Синий конверт, или Немцы разные бывают

О том, что во время войны мама была угнана немцами в Германию, Катя узнала накануне получения паспорта. Полина понимала, что отныне дочери придётся не раз заполнять всевозможные анкеты с обязательным вопросом о том, были ли ее родные за границей. Поэтому она рассказала Кате в общем-то правдивую историю о том, как она попала в Германию, где фашисты заставили ее работать скотницей на немецкой ферме, и как она сбежала к русским солдатам. Единственное, чем серьёзно грешил ее рассказ — это несоблюдение временных рамок. Чтобы у дочери никогда не возникли вопросы относительно времени ее зачатия, своё освобождение и зачисление в штат санитарного поезда Полина отнесла к концу 44-го года. Катя плохо ориентировалась в хронологии войны и у неё никогда не возникало оснований, чтобы подвергать сомнению рассказы матери.

Отставив чашку с чаем, Калерия Германовна взяла в руки конверт и вытряхнула его содержимое на стол. Взгляд ее остановился на трёх листах, исписанных почти печатным русским шрифтом. Прочитав первую строчку, женщина бессильно опустила руки на колени. Она не поверила своим глазам. Закрыв глаза, тряхнула головой. Снова прочитала. Она была потрясена. Она была готова прочесть, что угодно, но только не эти слова. Неожиданно для неё самой глаза ее вдруг увлажнились. Когда слёзная пелена отступила, она смогла продолжить чтение:

— Здравствуй, дорогая моя дочь Катя! Не удивляйся такому обращению. Я, действительно, твой отец. Может быть, твоя мама, Поля, рассказывала тебе что-нибудь обо мне. Только я боюсь, что нет. Были такие времена, что ей лучше было об этом молчать. Нашу с ней историю ты узнаешь из этого письма.

Все случилось в Германии в годы войны. Наши власти, которых я совсем не оправдываю, вывезли из России много молодых девушек, чтобы они помогали нашим матерям и жёнам, пока мы, мужчины, воевали. Это было нехорошо, но слава богу, что это закончилось и, надеюсь, уже никогда не повторится. Одна из этих девушек, Полина Заикина, стала помогать моей матери Гертруде. Мама сама ее выбрала на распределительном пункте. Она была такой маленькой, такой беззащитной и с такими огромными синими глазами, что моя сердобольная мама, две дочери которой умерли в детском возрасте, попросила отдать девочку ей. Я знаю, что многие немецкие женщины очень обижали русских девушек, которые на них работали. Но к моей матери это не относилось. И с другими работницами она обращалась милосердно.

Я увидел Полю, когда впервые приехал в отпуск с фронта в начале 1943 года. Познакомились мы с ней на кухне. Она очень хорошо готовила, и моя мама поручила ей меня «подкормить». По вечерам мама иногда приглашала Полю и ещё одну работницу за один с нами стол, и мы весело ужинали. Поля тогда ещё плохо понимала по-немецки, а когда пыталась говорить, мы подшучивали над ее произношением. Она тоже учила нас русским словам, и мы все падали с ног от смеха. С тех пор я стал втайне от всех разучивать русский язык.

Несколько раз во время моего отпуска мама поручала нам с Полей выполнять вместе разные порой тяжёлые работы. Однажды я попытался обнять ее, но она ТАК НА МЕНЯ ПОСМОТРЕЛА, что мне стало стыдно и я отступил и больше никогда не делал таких попыток. Мне было жаль с ней расставаться, но отпуск закончился, и я уехал. На фронте я часто ее вспоминал.

Второй раз я пробыл дома три месяца, долечивался после тяжёлого ранения в 1943 году. Мама поручила Поле ухаживать за мной. Она была замечательной медсестрой, мы много говорили о разных вещах, в общем, проводили много времени вместе.

Когда соседи написали на маму донос, что она слишком нянчится с русскими, мама расстроилась и запретила мне общаться с Полей. Я понимал, что время было опасное, и мы стали встречаться тайком. Мама, конечно, это заметила, мы с ней долго об этом говорили, и она, добрая душа, махнула на нас рукой.

Я чувствовал, что тоже нравлюсь Поле. Как-то так получилось, что я стал ласково звать ее Зи — по первой букве ее фамилии. Ей это имя понравилось. Она была со мной очень ласкова. Перед отъездом в часть я попросил маму, чтобы она передавала Зи мои письма ей, которые я буду вкладывать в один конверт. И чтобы она пересылала таким образом Полины письма мне. Она уже могла немного читать и писать по-немецки. Но мама этого делать не стала. Это было слишком опасно в то время.

В конце 1944 года нашу дивизию стали перебрасывать на Восточный фронт против России.

По пути мимо моего городка я попросил командира разрешить мне побывать дома. Поля очень мне обрадовалась. Мама была очень расстроена. Она говорила, что с Восточного фронта мало кто возвращается, а я у неё единственный сын. Она разрешила нам жить вместе в одной комнате, но тайно от других работников. Сказала, что если родится ребёнок, то она будет считать его родным. Мы даже имя ребёнку обсудили: если сын, то — Эрих, если дочь — Катя, Катерина. Но мама не ожидала, что война так быстро закончится, и Полю, которая уже была беременна, вернули в Россию.