Синий конверт

Путиловский замолк, вновь переживая случившееся, когда секунды становятся ощутимо длинными и все чувства обостряются так резко, что потом от этого подступает тошнота. Как в детстве, когда перекачаешься на качелях.

Они обсуждали эту проблему с Франком, и тот сказал, что в момент опасности в кровь выбрасывается адреналин. А потом, когда все проходит, количество адреналина уже не соответствует реалии, на что организм и реагирует тошнотой. Точно так же, как в случае избытка спиртного, не соответствующего моменту, — тошнит, и ничего тут не попишешь! Поэтому, сделал неожиданный вывод Франк, нужно сразу выпивать больше, нежели того требует обстановка, то есть быстро переходить границу дозволенного. И все будет в порядке. Сказанное было тут же подтверждено экспериментально, отчего ужин, замышлявшийся Путиловским как простой холостяцкий, перешел в попойку, из которой вышли дня через два с потерями, но безо всякой тошноты.

Он пытался за что-то зацепиться в своих воспоминаниях, но все было очень просто.

— Я выстрелил ему по ногам и промахнулся. Но меня подстраховали — и все.

— А как вы узнали, что это тот самый террорист? Он сразу начал стрелять?

— Нет. Очень просто: минут за десять до акта он все свои деньги отдал нищенкам. Те стали благодарить, целовать руки.

— Ну и что? Я тоже часто даю нищим!

— А последнее вы отдавали?

— Нет.

— А он отдал все, и много! И это сразу вызвало интерес. Дальше — просто.

В дверь деликатно постучали и вкатили тележку с ужином.

— Его убьют? — спросила Мириам.

— За что? За стрельбу по окнам? Дал работу стекольщикам! К тому же он признан невменяемым. Будут лечить. У нас милостивое государство.

— А что вы сделаете с Юлией?

— Фу-у, — выдохнул Путиловский. — Ничего. Она тоже сумасшедшая, как и Григорьев. Лечить.

Но это уже ваше, семейное… У вас в семье все такие?

— Какие?

— Сумасшедшие!

— Нет. Только две: Юлия и я. Но я стрелять ни в кого не буду.

— Верю, вы убиваете просто взглядом! — ответил Путиловский. — Знаете, ведь я голоден. Вот прямо сейчас понял, что сегодня не обедал!

— Тогда прошу к столу.

И они мирно перешли к накрытому столу, точно специально собрались сегодня вечером плотно поужинать, и только.

Впрочем, ужин плотным назвать было нельзя: рыба в белом соусе, артишоки, паштет из гусиной печенки с мягкими орехами и бутылка вина. Путиловский взглянул на этикетку:

— О, «Лакрима кристи»! Слезы Христа. Это ведь некошерное?

— Сегодня можно.

— Его делают в монастыре у подножия Везувия. Я там был.

— Один?

— Нет.

Путиловский вдохнул аромат вина, он был таким же, как и в подвалах монастыря, куда они с Анной зашли остыть от полуденного зноя. Вино подавали прохладным, в больших ретортах, а на закуску — солоноватые пластинки овечьего сыра на доске оливкового дерева…

Мириам вернула его на землю, поняв причину внезапного молчания гостя:

— Пьеро, я ведь ревную!

— Nunc est bibendum! — спрятался за латынь Путиловский. — Теперь пируем, как сказал Гораций в честь победы императора Августа над объединенным флотом Антония и Клеопатры.

Поскольку все пошло по годами накатанным рельсам ужина на двоих, стало легче и свободнее.

Они говорили об общих знакомых, о балете, о петербургских нравах. Мириам рассказала несколько польско-еврейских анекдотов, чем немало повеселила Путиловского: анекдоты были рассказаны мастерски, с неподвижным лицом и настоящим местечковым акцентом, который, по всей видимости, вначале был родным для Мириам.

О себе она не рассказывала, на безмятежный вопрос Путиловского о семье ответила коротко, что детей у них нет, и тут же переменила тему. И вообще, она тяготела к проблемам фундаментальным, основополагающим, вопросам бытия и жизни. Тогда она мгновенно становилась серьезной и начинала говорить лаконично и точно, словно чеканя каждую фразу.

— Из вас получился бы отличный лектор! — искренне сказал Путиловский.

Комплимент порадовал Мириам:

— Спасибо! Я мечтала об академической карьере. Даже прослушала курс химии у мадам Склодовской-Кюри в Сорбонне. Но я больше философ. Мне нравится думать о жизни.

— Тогда вперед! Займитесь философией. Это редкий дар, особенно у женщин.

— Мне нечего сказать людям, в отличие от моего братца. Пьеро, я хочу выпить за вас, — она приподняла бокал и с тайным смыслом посмотрела Путиловскому в глаза.

Взгляд был долгим и печальным, точно она собиралась оплакивать его судьбу. Путиловский постарался ответить тем же, но не получилось. Слишком живая и красивая женщина сидела напротив него.

— Сейчас принесут кофе, — прервала томительную паузу Мириам и выпила до дна.

Кофе пили, утопая в креслах.

— Что вы сделаете с Григорьевым? — Видно было, что судьба возможного родственника не сильно волновала Мириам.

— Пока ничего. Как поведет себя. Если будет сотрудничать, все останется по-старому. Будет хитрить, вести двойную игру — пожалеет. Я еще могу понять вашу Юлию — часто встречающийся тип женщины, не приемлет любви без игры в смерть. А Григорьев дал воинскую клятву в верности престолу. И должен играть по правилам!

— А вы давали клятву государю?

— Я присягал закону и верен лишь ему…