Синий роман

Над головой, кирпичом с ближайшей отмороженной стройки, нависло небо. Слева от него – чистый тетрадный лист в клеточку, ограниченный лишь паскудостью воображения и, находящимся справа, небом. Карусели и качели, клоуны и жонглёры, весёлая заводная музыка, горячие собаки и холодная пепси-кола. Всё это куда-то бесследно исчезло, хотя было ещё секунду назад. На зад натянуты джинсы страуса по имени Леви. На голове – чёрный в синенький цветочек цилиндр. Смокинг, не знавший, что такое пепел сигарет, подчёркивал авантажную респектабельность своего обладателя, а поношенные кроссовки на его ногах говорили о том, что он, в отличие от своей солидности, постоянно находился в пути. На бесполезный вопрос Паши: "Ты кто?", он сначала открыто улыбнулся, затем, почухав затылок, превратился в весёлого розового ослика и растаял в кирпичном небе. На тетрадном листе двоеточием остался только голос: "А ведь ты звучишь. В тебе есть то, что некоторые называют аккордом".

                              Карма.

Ближе к вечеру позвонил Костик и предупредил: «Мы сейчас придём. Только ты молчи и ничему не удивляйся». Через полчаса он стоял на пороге и поддерживал маленького человека. Человек производил впечатление благоприятное, но неустанно сучил ножками. Оба были синими в хлам.

– Кто это? – спросил я Костика.

– Большой Бен.

– А почему он всё время шагает?

– Это Большой Бен.

Я решил, что Костика заклинило, и обратился непосредственно к Большому Бену:

– Остановиться не пробовал?

– Нельзя, – небритый голос Большого Бена был похож на будильник с английским акцентом.

– А ты попробуй, – не унимался я.

– Нельзя.

– А пить можно?

– Пить можно.

– Ну, тогда присаживайся.

Костик помог шагающему интеллигентному человечку взобраться на табурет.

Через пару рюмок Большой Бен согласился-таки остановить свой монотонный шаг. Вместе с ним остановились часы, реки, тени и ползучие пески. Остановилось всё. Только солнце нехотя выползло из-за дома напротив и ошалело повисло рядом с полной луной.

После пятой мистер Бен посмотрел на сладко спящего Костика и поинтересовался:

– Как это – спать?

Ответить я не успел – он впал в беспамятство. Я заботливо перенёс его на диван, укрыл бабушкиным пледом и вышел на балкон.

Полнолуние. Пожалуй, это самое красивое явление в природе, если бы не торчавшее посреди ночи мутное солнце.

При полной луне случаются вещи неприятные. Часто, хотя и не регулярно. Сначала этот процесс я пытался контролировать – тупо запасался водкой и сидел дома. В одну морду. А на улицу ни-ни… потом плюнул. И нисколько о том не жалею.

Большой Бен открыл глаза, сел на диване, сказал:

– Не пытайся познать Карму, иначе она погубит тебя, – и вновь выпал в осадок.

Звали его Александр Сергеевич. Фамилия у него была Пушкин. И любил он больше всего на свете баб да водку. Да так любил, что даже графоманил на этой почве. Бывало, встанет с бодунища, хлебнёт рассолу, запьёт его холодной водочкой, да из запотевшего инеем графинчика, шлёпнет по примостившейся рядом заднице. Ласково. Мол, всё. Свободна. И чтоб до вечера не беспокоить. И за стол. К заждавшимся перу и бумаге. Стихи писать или прозу там… про капитанскую дочку и, охмурившего оную, молодого красавца Дубровского.

Её звали Арина Родионовна. На жизнь себе зарабатывала она тем, что гадала. И делала это превосходно. Таких гадалок в округе, что блох на рыбе. Но, поскольку гадала Арина Родионовна не всем, а только плохим людям, дела её продвигались не так хорошо, как этого хотелось бы. Вынуждена была подрабатывать старушка.

Так и свела судьба великого поэта и великую женщину.

Пока «Шурилка – картонная дурилка» был маленьким, хлопот с ним, кроме обоссанных штанишек да разбитых коленок не было. Да и какие это хлопоты? Так… роса божья.

Первую неприятность юный Пушкин принёс в дом, будучи оболтусом о неполных пятнадцати лет. Неприятность называлась гонорея. Впрочем, с насморком этим их лекарь семейный справился быстро. Но после…

взять хотя бы карты. Пушкин любил играть. Но, как катала, он был никто. Проигранные главы из «Евгения Онегина», по сравнению с проигранными суммами, – это ж так, зарезанный сдуру голодным волком ягненок – неприятно, но того не более. Ни одно имение можно было бы купить, не играй Саша в карты. Но он играл. Играл и проигрывал.

Как-то раз, проиграв фамильный перстень с бриллиантом, Пушкин, в расстроенных чувствах, подошёл к Арине Родионовне и попросил её погадать. Настойчиво. Неугомонный юнец неоднократно обращался с подобной просьбой к хиромантливой женщине, но той всегда удавалось соскочить с темы, не сулящей ничего хорошего охламону. На сей раз отказать не удалось.

– Хорошо. Я тебе погадаю. Только потом пеняй на себя.

– Вот и славно, – обрадовался Пушкин и протянул ей руку.

– Не ту. Правую, – сказала гадалка будущему классику и посмотрела на его ладонь. – Ты будешь знаменитым. Но прославишься ты не как карточный шулер, а как поэт, – на что будущий воздвиженец нерукотворных памятников лишь как-то по-идиотски усмехнулся и, надеясь направить пространные речи старухи о роке в более понятное для себя русло, спросил: