Синий роман

Ветер. Он легко разогнал тучи в голове и отправился наводить порядок в моей несовершенной душе. До него там порезвилась память. Я бродил по знакомым, но давно покинутым местам и ел мороженое на палочке. Ржавый лист шуршал несмело под неспелыми ногами. Стихи – это тоска по родине. Но я не поэт, и мне неведома ностальгия. Моя родина, словно пачка сигарет, всегда со мной. Просто приятно, ничего не делая, идти по солнечным осенним дорожкам, есть пломбир за двадцать копеек, и слушать запиленную пластинку опавшей листвы. Она шуршит под ногами спешащих куда-то прохожих. В старом парке звучит музыка.

На бумажном экране белокурой памяти Костика вполне логично спроецировался образ помятого лица покойного Сергеича. Но, порвав воспоминания Константина, в его бытность не спеша, вошла она. Она шла ему навстречу по тихой аллее парка и держала в руках осень. Её звали Лида. Он познакомился с ней неделю назад. А вчера она перебралась в его убогую холостяцкую берлогу.

Через три часа после того, как она переступила порог, берлога стала вполне милым – рюшечки, цветочки – жилищем. Костя сходил в магазин, купил бутылку портвейна и, не открыв оной, затащил Лиду в постель. Ночь выдалась бурной, беспокойной, и угомонились они лишь в тот час, когда добропорядочные граждане, позёвывая, собирались на работу.

Разбудила меня канарейка в клетке. Её принесла с собой Лида. Солнце зацепилось за ржавую трубу котельной. Перелётные птицы укладывали чемоданы, собираясь перелетать в тёплые страны. Канарейка обзавидовалась и склеила ласты. Было около десяти часов утра. Мой сорокалетний организм стоял, как часы, показывая 12:00. Я прошёл на кухню, отымел там Лиду, замутил себе чайковского (великий голубой в данном случае был зелёным), уселся на табурет за кухонным столом и предложил ей:

– Давай, пойдём в кино.

– Что, деньги девать некуда?

– Ну, тогда давай просто куда-нибудь пойдём, – я глотнул чаю и закурил, – посмотри на улицу. Красота-то какая!

Она выглянула в окно и невозмутимо произнесла:

– Посмотрела. Что дальше?

– Лида.

– Что?

– Ли-да!

– Ну, что?

– Мне просто нужно до тебя докричаться.

– Ну, хорошо, хорошо. Считай, что я тебя слышу, – она подошла, повисла у меня на шее и прошептала прямо в ухо: – куда пойдём?

Костик, напрочь позабыв о дыхании осени, думал теперь только о её горячем вопросе. И, действительно, куда пойти? В ванную под душ, в комнату на диван, или остаться здесь?

Совокупление было недолгим. Пустые стаканы, чашка с недопитым чаем и маленькая глиняная вазочка с какими-то синими осенними цветами свинговали в такт совершенным движениям на кухонном столе. И только забытая бутылка ординарного портвейна одиноко мычала блюз. Она, по обыкновению, стояла на полу. Пол был паркетным и не очень чистым. Кроме бутылки портвейна, на нем проживали хлебные крошки, корм для кошки, старая, наполовину прочитанная газета "Правда" и три тараканьих трупа, обведённых, как на месте преступления, мелом. Мел был специальным и являлся причиной смерти бедных насекомых.

Взгляд невольно коснулся газеты. Прямо под шапкой, большими жирными буквами красовалось название: "Гибель маленьких беззащитных насекомых". Я поднял газету и стал близоруко водить носом вдоль строчек по её коммунистической поверхности. Тексту в статье было немного и, если бы не его содержание, то можно было бы смело наплевать, растереть и забыть, но…

"…в квартире тов. Трав К. Щ. его сожительницей Лидией (фамилию установить не представляется возможным) были зверски убиты три таракана. Их безжизненные тела до сих пор находятся на кухне вышеозначенного товарища. В связи с чем возникает вполне логичный вопрос к компетентным органам: "Доколе в нашем обществе будет господствовать безнаказанность? И не пора ли товарища Трав К. Щ. назвать гражданином, привлеча оного к ответу?"". Там так и было написано: "привлеча". Я, словно собака, потряс головой. Газета не исчезла. Ну, и хрен с ней.

– Зачем ты их убиваешь? – спросил Костя, глядя на философскую картину половой смерти тараканов.

– Нет, пускай они на голову нам сядут, – съязвила она.

– Сначала цивилизация подарила нам тараканов, а потом научила нас воевать с ними посредством рисования магических окружностей, эллипсоидов и прочей геометрической хрени, – это говорилось уже не ей, а, скорее, просто являлось мыслями вслух, – Но ввязаться в войну – ещё не значит победить.

Из тараканьей философии меня вывел телефонный звонок. "Это тебя", – сказала Лида и подала мне трубку. Звонил Алик. Он вяло поинтересовался моим здоровьем и без всякого плавного перехода, с энтузиазмом приступил к своему:

– У тебя деньги есть?

– Есть. А что?

– Да я вчера напился, – он громко шмыгнул носом. Лида услышала этот звук и удивлённо подняла левую бровь, – похмелиться надо, – и, чтобы у меня не оставалось никаких сомнений, членораздельно промямлил: – мне.

– Ну, приходи.