Синий Цвет вечности

— Я всегда боюсь немного, когда вдруг начинаю вести за собой кого-то из чувства. Может, я плохо представляю себе, куда его веду?

Она была поэтесса и знала по себе, как ненадежны поэты.

Что касается его самого… Он боялся женщин с ухода Вари Лопухиной. Хотя кто сказал, что ушла она? Он всегда винил ее. Его другие попытки счастья были короче по времени и столь же неутешительны. Про себя он мечтал о длинном романе с какой-нибудь преданной ему, но замужней женщиной. Которая любила бы только его и не смотрела бы по сторонам. Тем, что при этом бывало у нее с мужем по должности, можно было пренебречь. Он только сам не хотел бы оказаться этим мужем. Влияние судьбы Пушкина на жизненную судьбу Лермонтова еще более очевидно, чем художественная связь их созданий. Непонятая толком еще и бесконечно разнообразная. Связь и отторжение.

Однажды, это было у нее в доме на Почтамтской, Додо встретила его известием:

— Я прочла наконец вашего «Демона», покайтесь, что раньше не показали мне его! Он хотел еще раз подтвердить, что у него нет экземпляра. Наверное б соврал! Уж точно был переписанный — у Шан-Гирея.

Но все ж полюбопытствовал сперва:

— А где вы его взяли?

— Мне на два дня одолжил Перовский. Он ведь читает его во дворце самой! — речь шла, конечно, об императрице. — Вы имеете в ее лице большую поклонницу. Учтите!

— По-моему, у них с мужем разные вкусы. Все, что нравится ей, не нравится ему. К примеру, ей нравится Трубецкой, а ему нет! «Герой нашего времени» ей тоже понравился. И тут разные мнения с мужем. — Но все же — автор есть автор — на всякий случай спросил:

— Прочли… и что?

— Я хотела спросить… Как пишутся такие стихи?

— Они не пишутся, они приходят!

— Откуда?

— Бог весть! Думаю, иногда и вы ощущали это как тайну!

Она предложила как хозяйка дома:

— Кофий?

Он кивнул.

— А вина?

— Нет, не хочу. Если да, так — капельку!.. — он жестом изобразил эту капельку. Она позвонила распорядиться. Служанка подала кофию и бутылку вина с двумя бокалами.

— Пейте-пейте! У нее очень хороший кофий (она имела в виду свою служанку). Мне завидуют. А можно выпью за вашего «Демона»?

— Как хотите! — он хмуро чокнулся и столь же хмуро отпил.

— С цензурой так ничего и не вышло?

— Цензура пропустила! Но теперь назначили еще цензуру духовную. Я забрал у Краевского. Пусть полежит.

— А пока читают во дворце? Интересное у нас время!

Помолчали. Да и о чем говорить?

— А что «Герой» не нравится государю, — сказала она, — так это понятно! Он не хочет поверить в то, что в его армии развелись Печорины. Он хотел бы в лучшем случае иметь одних Максим Максимычей. Сам всех лишил надежд, а потом удивляется, что люди живут без надежд! Ему нравится Гоголь, «Ревизор», потому что тут, как ни остро, понятно, про кого это! Можно указать пальцем. А в «Герое» все неясно. Кто? Про что? И куда приведет?..

— Пожалуй, — согласился Лермонтов, — пожалуй!

Он даже улыбнулся открытой улыбкой, без надменности, что бывало редко. Додо была дорога ему, но какой-то иной стороной. А в том смутном, что связывает от века мужчин и женщин, он был еще далеко не уверен.

— А ваша Тамара — это она? — спросила вдруг Додо с акцентом на слове, со значением.

Он искренне удивился:

— Кто?

— Нина Грибоедова?..

Он рассмеялся теперь уж искренне и просто весело:

— Правда, так можно подумать?

— М-м… По тому, как вы рассказывали о ней!.. Что вы смеетесь? Эта юная девушка. И убитый муж…

— Я был бы только рад, если б так читалось. Но это не она. Поэма начата мною в младенческом возрасте, лет в пятнадцать. И там была уже первая строка: «Печальный демон, дух изгнанья…» Она так и осталась, если помните. А это — шестой или седьмой вариант… Может, восьмой. Я, правда, побывав на Кавказе, перенес туда действие … Вот и всё.

Она вдруг продекламировала (она хорошо читала стихи):

Господь из лучшего эфира
Соткал живые струны их…
Они не созданы для мира,
И мир был создан не для них!

— Разве такие строки пишут без живого ощущения живой души?