Синий Цвет вечности

В романе имя Варя превратилось в Веру в очередной раз (как в «Княгине Лиговской»), но Варя никуда не делась… И в «Сашке» имя все еще оставалось жить.

Скажу ль, при этом имени, друзья,
В груди моей шипит воспоминанье,
Как под ногой прижатая змея;
И ползает, как та среди развалин,
По жилам сердца.

«Она решительно не хочет, чтоб я познакомился с ее мужем — тем самым хромым старичком, которого я видел мельком на бульваре». Для справедливости надо сказать, что г-н Бахметев «старичком» не был, вовсе нет, и точно не был хром, хотя имел больные ноги. И, должно быть, правда, что свою жену любил — если выносил всю жизнь нависшую над ним, как дамоклов меч, другую ее любовь. Еще удостоверяемую не раз в печати. Но Лермонтов ненавидел его особой ненавистью от испытанного унижения… «Муж Веры, Семен Васильевич Г…в, дальний родственник княгини Лиговской». И змея все ползала по развалинам сердца, ползала… Хоть сама история начинала стариться.

Он листал рукописи и сам ползал по развалинам.

Великий князь Михаил Павлович сказал о нем, когда дамы во дворце принялись читать «Демона»…

«Был Мефистофель Гете, был Люцифер Байрона. Теперь явился демон Лермонтова. Интересно только, кто кого породил: Лермонтов — злого духа, или злой дух — Лермонтова?». Но это было давно, до дуэли с Бараном. Еще великий князь сносно относился к нему…

Я прежде пел про демона инова:
То был безумный, страстный, детский бред.
Бог знает где заветная тетрадка?

Теперь он сам возвращался к этой теме. Только Демон другой… Не кавказский отшельник — трагический и страстный, все еще не забывший «тех дней, когда в жилище света блистал он, чистый херувим…» И главное, все еще способный возродиться в любви. Но Демон холодный, петербургский, светский…

Но этот черт совсем иного сорта:
Аристократ и не похож на черта!

Этот демон говорит о себе:

— А много было взору моему
Доступно и понятно, потому
Что узами земными я не связан,
И вечностью, и знанием наказан…

И все равно его сразит любовь.

«Тетрадка» называлась «Сказка для детей». Девушку звали Нина…

Впрочем, это еще ничего не значит. Героиню «Маскарада» тоже звали Нина. Но она явилась задолго до поездки в Тифлис.

Он закрыл тетрадку — как мысли захлопнул — и отправился к Карамзиным. Решил идти пешком: тут недалеко. От Сергиевской до Гагаринской…

Снег прошел еще утром, а к вечеру зарядил снова. У домов дворники прокладывали дорожки в снегу.

Литейную было не перейти: пролетки и кареты летели в двух направлениях… «Заскрипели / Полозья по сугробам, как резец / По мрамору…» Телеги не могли с ними тягаться и жались ближе к тротуарам. Вдобавок стемнело, и свет от фонарей тек тусклый, расплывчатый. «Эй, поберегись!» Где-то посреди Литейной ему пришлось властно крикнуть (матом) кому-то из ямщиков, чтоб не слишком разгонялся… Что ж…

Пойдем по снегу, муза, только тише
И платье подними как можно выше.

Петербург был весь в снегу и не представлял себе, что в нем может явиться новый Демон.

V

— Как? Вы не заметили ее? Она же слушала вас у Карамзиных, когда вы читали стихи. А после тихонько ушла. Ее манера!

Лермонтов пожал плечами:

— Наталья Николаевна? Я ее не узнал, хотя и видел когда-то не один раз…

Это был их с Додо утренний час у нее дома. Ну, не совсем раннее утро, конечно! — почти середина дня.

— Надо признать, она слушала внимательно… Но она ведь — вдова Пушкина!

— Она мне показалась несколько грустной…

— А что вы хотите? Она — в доме Карамзиных. Здесь то, что случилось с ней или у нее… воспринимается как трагедия. Это вам не салон графини Пупковой-Нессельродихи! В другом доме она и покажется другой!

— Так вы вообще перестанете замечать красивых женщин. Это опасно!

— Почему? Я же замечаю вас!..

— Бросьте. Это не одно и то же. Я и она.

— Вы недооцениваете себя!

Фраза повисла в воздухе. Возражать она не стала.

Подождав немного, он все-таки спросил:

— Она решила окончательно осесть в Петербурге?

— Ну да. А где еще? Вы задаете вопрос, какой задавали почти все. Грех было ей не задать его себе! Могла остаться хотя бы в Москве! Те же балы… Только… Танцевать на тех же паркетах, где на глазах у всех все произошло!.. Я бы не решилась. Но это ее выбор!

Лермонтов посмурнел, насупился.

— Закурить можно?

Он достал пахитоску.

— И мне тоже, — попросила Додо. — Вам не нравится, что я курю?

— Мне нравится!

Додо повторила:

— Ее выбор! Или ей хотелось доказать всему свету, что она во всяком случае осталась прежней и в ней ничего не изменилось! Может, выбор еще и нашего государя. Может, позвали ее…

— Вы думаете, что наш государь…