Синий Цвет вечности

Так вышло, что я с Мишей долго не видался тогда. Недели полторы. У меня были свои трудности с Александриной, и его бед я не мог исследить. Когда я снова увидел его — это был совсем другой человек, нежели в последнее время. Он был жёсток, груб и по мелочам раздражителен. Первый признак!

— Что с тобой? — спросил я.

— А с тобой? — он усмехнулся дьявольской усмешкой, какую отточил себе давно для определенных случаев жизни. К моим делам она тоже подходила.

Двое брошенных или бросаемых, возможно как раз в данный момент, любовников уединились тогда с трубками и сигарами и проговорили с полночи.

Правда, в тот момент он ничего толком не знал. Ревновал безумно, и только. Уже после некие подробности дали мне слабое, но все-таки представление о происшедшем…

Барант не был красив или неотразим в глазах женщин, как Дантес (будь он проклят!). Но в определенном обаянии ему нельзя отказать: был не лишен изящества. К тому ж, не хочется говорить, ростом был выше Лермонтова. И грамотность какую-то отец-писатель сумел все-таки в него вложить; про душу ничего сказать не могу. Может, была; может, не было. Но Марии он все-таки понравился чем-то. Она выработала (я потом узнал) для себя некую формулу в отношении него, коей поделилась потом с подругой в письме, а подруга в свой час — со мной…

«…В моем возрасте и с моим характером я поверила, как верят все сумасшедшие, что дружба между мужчинами и женщинами возможна. Все зло проистекало из этого безумного предположения, и в самом деле немного экзальтированного…»

Правда… Может существовать дружба меж мужчиной и женщиной? Иные говорят, что да. Она уверила себя, что может. Ей показалось. И это нисколько не мешало (ей думалось) отношению ее к Лермонтову. Почему не дать шанса и другому поклоннику? Хотя бы по видимости часть времени на бале уделяя ему? Иногда выбирать его в танце. И чуточку, хоть невольно, кружить ему голову… а для чего еще существуют бедные головы мужчин?

Поначалу Михаил, впрочем как и Барант-младший, мирился невольно с таким соперничеством. Светские люди всё ж! Если упоминали соперника, то почтительно, хотя с плохо скрытым раздражением, говорилось: «Ваш поэт», «Ваш дипломат»! Но в таком случае всегда будет момент, когда сорвется. И сани бешено ринутся с горы, переворачиваясь на ходу.

Однажды они оба столкнулись в обществе в споре… о чем? Ну да, о дуэли Пушкина! О чем еще могли спорить русский с французом в конце 1839-го или в начале 1840 года, если ненавидели друг друга и задыхались ревностью? И это было при дамах. При той самой даме, которой оба хотели нравиться.

И Барант произнес коронную фразу, которую в русском обществе прежде тоже можно было слышать не раз, но потом перестали так говорить. (Пушкин посмертно входил в моду.)

— У Дантеса не было иного выхода. Пушкин не оставил ему выхода!..

— Согласен! — сказал Лермонтов с чарующей улыбкой. (За одну улыбку можно пристрелить!) — Согласен! Он и никому не оставил выхода. Нам всем в том числе! И если б вашего Дантеса, на его счастье, не выслали из России… десять наших офицеров по меньшей мере заняли б очередь, чтоб вызвать его на дуэль. И третий уж точно убил бы его. Может, даже второй!.. — и это всё с той же победительной улыбкой. — Мы — бедная страна. Но мы дорожим своими сокровищами!

Это было в лоб. Наотмашь. Бесстрашно, как пощечина. Мария, кажется, даже отвела Баранта в сторону. Пытаясь успокоить. До развязки оставалось совсем немного.

В середине февраля 1840 года мы были на балу у графини Лаваль. Ее именины. В том знаменитом доме у Сенатской площади, откуда уводили некогда Трубецкого Сергея — не нашего приятеля, а несостоявшегося вождя неудавшегося бунта — и откуда его верная жена отправилась в Сибирь за ним. В остальном все осталось здесь по-прежнему: ослепительный свет и танцующий мир.

Михаил вдруг вынырнул из толпы и подошел ко мне:

— Ты будешь моим секундантом?

Я не удержался:

— Как? Уже всё? — А потом спросил: — Кто вызвал кого?

— Он меня!

Явно тянулся след того самого разговора о дуэли Пушкина. Сказал ли Михаил потом в самом деле что-то неблагосклонное кому-то в адрес Баранта? Не сказал? Кто-то передал или сам придумал? Не знаю. Барант спросил Лермонтова на балу, правда ли это? Михаил отрицал. Наговорили колкостей. Вообще-то у Михаила не было в обычае нести кого-то, даже врагов, за глаза… Вот в глаза и в присутствии лица поддеть жесткой шуткой — пожалуйста.

В итоге у них вышел такой разговор.

— Если б я был в своем отечестве, я знал бы, чем кончить дело! — бросил с вызовом француз.

А русский ответил, естественно:

— Ошибаетесь! У нас, в России, столь же ревнивы к вопросам чести! И мы меньше других даем оскорблять себя безнаказанно!