Синий

– Суп из девяносто пятого года, – ответил повар, он же бариста, он же божественный нож, он же ангел небесный – по крайней мере, так думала Эва, поедая его бутерброд, где кроме мягкого сыра, малосольной рыбы, салатных листьев, ломтика авокадо и парочки каперсов содержалось что-то еще, неопознанное, но прекрасное; возможно, просто копченое счастье. Точно, оно.

– Из девяносто пятого года? – удивленным хором переспросили Эвино наваждение и его тень.

Эва переспрашивать не стала. Она жевала, и ей было так вкусно, что какой там год сейчас варится в супе – совершенно все равно.

– Да, я сам поймал его в том лесу, где живут одичавшие прошедшие годы, освежевал, ободрал и покрошил ломтями… Эй, вы что, поверили? Ну вы даете! На самом деле просто наш домашний рецепт. В девяносто пятом году прошлого, не побоюсь этого слова, столетия сосед подарил моим родителям свежезаколотого барана, и мы его возмутительно долго ели; какую-то часть отец закоптил, остальное варили, жарили, да чего только с ним не делали, а он все не заканчивался и не заканчивался. Выдающийся был баран, стремился к бесконечности, что твоя функция. Но в конце концов мы таки положили ему предел. С тех пор всякий раз, когда мне в лапы попадает кусок баранины, я варю какой-нибудь из наших супов девяносто пятого года. Очень много прекрасных рецептов мы тогда, измученные неисчерпаемостью барана, изобрели. Кстати, как, интересно, ты собираешься жрать в таком виде? Для супа обязательно нужен рот.

Последняя реплика была адресована тени. Эва, уж на что увлеклась бутербродом, а тоже об этом думала: интересно, а тень может есть? И если да, то что именно – тени приготовленных блюд или все-таки саму еду? Хороший внутренний диалог, что тут скажешь. Зря люди боятся сходить с ума. Здесь, у нас, в кромешном бреду, интересно и весело. Еще и вкусно кормят, если повезет.

– Просто ужасно лень во что-то еще превращаться, – призналась тень. – Но ты совершенно прав.

Соскользнула с шеи своего обладателя – ну или не обладателя, а просто спутника; Эва только сейчас сообразила, что это могла быть не его, а чья-то чужая или даже своя собственная, совершенно самостоятельная тень – какое-то время металась по полу большим темным клубком, этаким буйным перекати-полем, наконец превратилась в огромного полупрозрачного кота, который, впрочем, тут же совершенно по-человечески схватился за голову, бормоча что-то среднее между «мяу» и «ой, нет», и начал снова принимать условно антропоморфные очертания. Ну или даже не условно, а просто антропоморфные. Несколько секунд спустя бывшая тень выглядела как совершенно нормальный человек, то есть, объемный, плотный со штатным количеством рук, ног и голов, только черный. Не просто темнокожий, как африканец, а полностью черный, включая ногти, зубы, белки глаз и вообще все. Из-за этого одежда, такая же черная, как все остальное, казалась естественным продолжением его тела; впрочем, возможно, таковым и была.

– Теперь нормально? – озабоченно спросила тень. – Так вообще это носят? Или все-таки какой-то цвет обязательно добавлять?

– Ты невшибенно прекрасен, – искренне сказал незнакомец, которого Эва все еще по инерции считала обладателем тени. – Тоже так хочу.

– Одобряешь? Значит, плохи мои дела, – вздохнул черный человек и начал стремительно окрашиваться. Брюки сделались лимонно-желтыми, густые, пышные волосы – синими, лицо побледнело до умеренно смуглого, кисти рук, торчащие из длинных рукавов черной рубахи, стали перламутрово-серыми, после чего он твердо заявил: – Ну и хватит! – и уселся на высокий барный табурет.

Оставшийся без тени – глупо было продолжать называть его про себя «незнакомцем», но «галлюцинацией» – еще хуже, а имени он до сих пор так и не сообщил – на фоне своего приятеля выглядел настолько нормальным человеком, насколько вообще возможно. Впрочем, он и без всякого фона был вполне ничего. Такой же симпатичный, как тогда, в кафе, с салфетками. Только одной брови почти не было, жалкие остатки ее топорщились паленой щетиной. Но в этом как раз нет ничего необычного, любой может обжечься, например слишком низко склонившись над плитой.

– Извините, – сказал он Эве. – Мы, сами видите, немного с причудами. Я, например, даже толком познакомиться с вами не могу, хотя рад бы, всем сердцем. Но тут ничего не поделаешь, недавно сжег все свои имена, ни одного не осталось. Как назло!

– Вот это, я понимаю, психанул, – уважительно отозвалась Эва.

Все-таки бутерброд произвел на нее совершенно колдовское воздействие: сейчас она была готова благодушно согласиться с любым абсурдом, лишь бы и дальше здесь с ними храбро сидеть. Потому что суп-то призывно булькает. И судя по запаху, вот-вот будет готов. Даже подумать страшно, то есть, наоборот, прельстительно, что способен сделать с супом повар, приготовивший такой бутерброд.

– У этого типа, – продолжил красавчик с паленой бровью, указывая на бывшую тень, рассевшуюся на табурете, – имя на месте, но его не всем можно произносить вслух. И не в любых обстоятельствах. На ночь глядя точно не стоит. В общем, все сложно у нас.