Синора Ависсу — граница бездны

— Я понимаю вас, Арнольд, — кивнул Габров. — Но об этом рано или поздно придётся узнать и ей. А сейчас я должен представить вам старшину третьей статьи, Томаса Хопкинза, служившего на авианосце «Йорктаун».

— Здравия желаю! — сказал Хопкинз Арнольду, вытягиваясь перед ним. — Примите мои соболезнования, сэр! Ваш отец оказал мне большую честь, приказав доставить эти бумаги для вас и вашей матери.

Хопкинз достал из кармана конверт. В этот момент вошла жена президента США. Она увидела конверт и побледнела.

— Мадам, прошу вас, садитесь! — сказал ей Хопкинз, пододвигая кресло.

— Мама… Я должен сказать… — начал было Арнольд.

— Не надо… Я поняла. Он столько лет служил и всегда готовил меня к тому, что однажды может…

Из глаз пожилой женщины закапали слёзы, но она тут же вытерла их и со вздохом вскрыла конверт.

Кроме письма внутри оказались маленькие фотокарточки, которые президент США всегда возил с собой. Там были изображения с его свадьбы, рождения Арнольда, собрания морских офицеров в кабинете командующего ВМС и фотографии внучек. Ещё там лежал конверт поменьше с надписью «Арнольду», — мать тут же отдала его сыну, а сама стала читать.

Письмо было довольно кратким.

«Дорогая Анна! Дорогие Арнольд, Джулия, Ирэн и Бетти! Возможно, когда это письмо попадёт к вам в руки, меня, уже не будет в живых. Если это случится, то не печальтесь обо мне, ибо каждый человек смертен, а я уже пожил достаточно и за 67 лет своей жизни успел довольно много сделать. Человек по имени Томас Хопкинз, которому я поручаю это письмо, передал мне распятие с авианосца „Йорктаун“. Я решил оставить его себе. Много лет я скептически относился к религии, считая её пережитком прошлого, которому не место в прогрессивном обществе, но теперь, как это порою случается с людьми в экстремальной ситуации, я понял, что Бог есть, и что только под Его защитой мы найдём спасение. Надеюсь, Он простит меня и всех нас за то, что мы допустили весь этот ужас, творящийся сейчас на Земле.

Анна, сообщаю тебе новость, которая, как я надеюсь, укрепит твои душевные силы. Твоя кузина, Рита Кэлбрейт, со всеми домочадцами смогла бежать из Сан-Франциско в Мексику. Правда, они уже несколько дней не выходили на связь, но в лагере беженцев близ Эрмосильо это очень трудно сделать. Надеюсь, что у них всё хорошо. Помни, что если меня не станет, ты не должна убиваться горем. Ты, как жена морского офицера, должна была всегда быть готова к этому, и я верю, что ты переживёшь это ради наших внучек. В России много храмов. Пойди в один из них и помолись за меня и за всех, кто жив и кого уже нет. Ещё у русских принято ставить свечи за здравие и за упокой души. Старшина Хопкинз, которому я отдаю это письмо, является православным христианином, как и большинство русских верующих, поэтому, если он будет рядом, ты можешь попросить его помочь тебе сделать всё, как положено в православной церкви.

Передай привет и добрые пожелания моему российскому коллеге и его семье. Я благодарен ему за помощь в предоставлении вам убежища и за то, что он согласился принять у себя многих наших сограждан в эту трудную минуту. Успехов желаю и главе Верховного Совета Лиги. Оставляю в конверте фотографии, которые мне всегда были дороги.

Храни вас всех Господь! Искренне твой…»

На глазах вдовы президента США снова показались слёзы. Одна из них капнула на письмо, прямо на незамысловатую подпись главы государства.

— Господин Хопкинз, — сказала вдова президента, поднимаясь с кресла, — как мы можем отблагодарить вас, за то, что вы привезли нам это письмо?

— Что вы, мадам! — ответил Хопкинз. — Какие могут быть благодарности. Уже только то, что ваш муж попросил передать вам это послание — большая честь для меня.

— Простите, а где сейчас ваши родственники? Они в Америке или смогли эвакуироваться?

— Да, мадам. Они были на Аляске в момент вторжения, и их переправили на Чукотку. Сейчас они в лагере беженцев в Анадыре.

— Я приложу все усилия, чтобы их перевезли сюда, — произнёс Арнольд.

Через полчаса машина с Габровым и Хопкинзом выехала из Ново-Огарёво. Американец смотрел на окрестности Рублёво-Успенского шоссе, погрузившись в глубокие раздумья.

— Ты как? — поинтересовался Габров. — Переживаешь за семью?

— Что? — встрепенулся Хопкинз. — Ах да… Переживаю, конечно. Хотелось бы скорее увидеться с ними…

— Может быть, тебя ещё что-то беспокоит? Я не очень хорошо говорю по-английски, но ты можешь обращаться ко мне.

— Не знаю, сэр, — задумчиво сказал матрос. — Вряд ли вы сможете мне помочь… Моя страна оккупирована. Армия и флот разбиты. Я теперь не у дел, а мне очень хотелось бы оказаться на войне. Я выжил при разгроме АУГ. Смог эвакуироваться из США. Во время сражения за Москву меня прятали в бункере вместе с гражданскими… Казалось бы, надо радоваться, а меня словно совесть гложет…

— Отчего же?