Синто

Эти филологические изыски были составной частью духовной атмосферы того времени, когда пробуждение национального самосознания вызвало к жизни стремление определить, что есть чисто японское, и освободить этот «японский дух» от груза вековых наслоений чужеземных влияний, в том числе и языковых. Настоятельно рекомендуемое многими учеными того времени очищение японского языка от китаизмов весьма напоминает, совпадая в некоторой степени и во временных рамках, усилия министра народного просвещения России адмирала А. В. Шишкова (1754–1841)по замене иностранных слов сугубо славянскими. И так же, как у нас знаменитые «мокроступы», не прижились многие изобретенные японскими «национальными учеными» японизмы.

Однако до того времени было еще далеко, и с момента официального представления буддизма императорскому двору посланниками корейского княжества Пэкчэ в 538 г. (по другой версии — 552 г.) вплоть до периода Муромати синто находилось как бы в тени буддизма. Хотя все положенные и систематизированные в уже неоднократно упоминавшихся «Уложениях годов Энги» синтоистские церемонии регулярно проводились при императорском дворе, верхушка общества, включая и императора, отдавала явное предпочтение заморскому учению. Так, например, в хронике «Нихонги» записано, что император Бидацу (572–585) «не верил в Закон Будды», а о следующем за ним Ёмэй (585–587) сказано, что он «верил в Закон Будды и почитал Путь богов». Но вот спустя почти сто лет император Котоку (645–654) получает следующую характеристику: «Он почитал Закон Будды и пренебрегал Путем богов».

Это, однако, вовсе не означает, что синто было заброшено и позабыто. Конечно, по сравнению с философскими глубинами буддийского учения, разрабатываемого на протяжении столетий лучшими умами Индии и Китая, синто не поражало интеллектуальными изысками. Но не столько этим или даже совсем не этим привлекал буддизм императоров и знать. Само учение буддизма на протяжении нескольких сотен лет оставалось непонятым в Японии — уж слишком велик был разрыв в интеллектуальном развитии Японии и ее материковых соседей. Зато слова, содержащиеся в письме владетеля Пэкчэ, о том, что в этом «высшем из учений» «каждая мольба выполняется, и ничего не остается без ответа», явно привлекли внимание. Именно в качестве такого, более сильного, чем синто, магического средства, приносящего ощутимые блага в этой жизни, буддизм и был воспринят и поддержан при дворе. Ни о какой нирване, буддийском учении об иллюзорности «я» и прочих тонкостях никто и представления не имел в те времена! Диспут о принятии буддизма шел на уровне того, вызвана ли эпидемия чумы гневом местных богов, рассерженных почитанием «заморского ками», или же, наоборот, этот импортный бог прогневался за недостаток оказываемого ему уважения. Именно на таком уровне шла дискуссия о принятии учения, которое, как писал тот же князь Пэкчэ, «сам Конфуций понять не может» и чей только основной канон в китайском переводе составляет 100 томов по тысяче страниц в каждом! Эффективность буддийских обрядов в вызывании, например, дождя во время засухи — вот что ставилось во главу угла.

Конечно, сыграла свою роль и привлекательная величавость торжественных буддийских обрядов — все эти статуи, картины, утварь, музыкальные инструменты, песнопения. Ну и, конечно, храмовая архитектура. Ничего такого в синто и в помине не было. Помните, как наши предки, посланцы князя Владимира, после посещения храма святой Софии в Константинополе были настолько потрясены увиденным, что не могли понять, «то ли на небесах, то ли на земле» они находятся.

Поэтому неудивительно, что в течение достаточно длительного времени синто находилось как бы в тени буддизма. Трудно было что-то противопоставить не только его высокому философствованию и великолепию убранства храмов, но и, прежде всего, изощренной магической практике. Конечно, повторюсь еще раз, мало кто из японцев на первых порах понимал всю глубину буддийского учения о спасении, но именно недоступность разумению и создавала вокруг этого учения флер таинственности и сверхъестественного могущества, сообщавший ему особую привлекательность.

Однако буддизм вовсе не занимался целенаправленно вытеснением, а тем более физическим уничтожением всего, что было связано с местными верованиями. Во все времена и во всех странах буддизм мирно уживался с этническими локальными религиями, включая их божеств в свою поистине всеохватную универсальную систему.

Здесь, прервав на время наш рассказ о синто, я хотел бы коротко изложить некоторые сведения (отчасти повторив сказанное во 2-й главе) о буддизме той версии, которая получила распространение в Японии. Это необходимо для понимания взаимоотношений, складывающихся между буддизмом и синто.