Изменение условий оказалось выгодным в первую очередь правительству (контроль над деньгами и стабильный доход), во вторую – провинциальным хозяйствам (возможность получить заём). Кредиторам же достался самый невыгодный аспект сделки: их заставили не только взять на себя кредитование рискованного сельскохозяйственного производства, но и передать контроль над своими деньгами правительству, да ещё и платить ему за это. Удельные князья также нашли в указе повод для недовольства: пункт о гарантированном возврате долга, означавший ущемление права собственности на землю. Многие даймё
были уверены, что сёгун, выдавший им именные грамоты на владение землёй, не мог сам издать такой указ – это злоупотребление его доверием со стороны Танума. Особенно негодовали по поводу самоуправства главы правительства ближайшие родственники Токугава. Если раньше они просто презирали Танума Окицугу за его коммерческие проекты, то теперь, после ущемления их права собственности на землю, он стал их идейным врагом.Убедившись, что расчёт на осакских купцов не оправдался, Танума издал в июне 1786 года указ о сборе денег со всего населения. В течение следующих пяти лет сельские старосты должны были ежегодно сдавать в общественный фонд по двадцать моммэ
серебром с каждых ста коку риса, собираемых в подотчётных им деревнях. Синтоистские и буддийские храмы должны были вносить по пятнадцать рё золотом, а квартальные старосты в городах – собирать по тридцать моммэ с каждого домохозяйства (Судзуки, 1972). На эти средства Танума планировал создать первый правительственный банк, в котором не только землевладельцы, но вообще любой желающий мог взять деньги в долг под семь процентов годовых. Однако через два месяца после июньского указа сёгун Иэхару умер, в замке всё изменилось, и проект не был реализован.Великий голод годов Тэммэй, как его называют в Японии, растянулся на долгие восемь лет и стал самым тяжёлым за весь период Токугава – он сократил население страны на девятьсот тысяч человек. Сопровождавший его экономический кризис кардинально изменил социально-политическую ситуацию и вызвал следующий этап изменений, известных как реформы годов Кансэй.
«Эпоха Танума» характеризовалась ускоренным развитием науки и культуры. Освоение европейских знаний, тонким ручейком проникавших в Японию через голландское торговое представительство в Нагасаки, началось ещё при восьмом сёгуне Ёсимунэ, когда он смягчил запрет на ввоз иностранной литературы. Конфуцианцы Аоки Конъё и Норо Гэндзё, которым восьмой сёгун поручил освоить голландский язык, через несколько лет открыли частные школы и стали набирать в них учеников. Вскоре в стране появилось несколько десятков японцев, которые могли как-то разбирать голландский текст и пытались читать попадавшие к ним книги. Десятый сёгун Иэхару продолжил политику деда в этой области: при нём отношение к европейским знаниям в целом улучшилось, а ежегодные визиты вежливости голландцев в Эдо стали проходить в более благожелательной атмосфере.
Сугита Гэмпаку
Наибольший интерес у японцев вызывали европейские книги по медицине, поэтому среди тех, кто изучал голландский язык (их называли рангакуся
, букв. «голландоведы»), большинство составляли врачи. В 1771 году им в руки попал медицинский атлас с описанием внутренних органов человека на голландском языке, автором которого был немецкий врач Иоганн-Адам Кульм. Рассматривая иллюстрации, «голландоведы» обратили внимание на то, что многое в них не совпадает с представлениями традиционной китайской медицины, и решили проверить европейскую науку практикой. Попросив палача вскрыть тело казнённого преступника, Маэно Рётаку, Сугита Гэмпаку и Накагава Дзюнъан сравнили его внутренние органы с немецкими иллюстрациями и поразились их точности, после чего решили во что бы то ни стало перевести атлас на японский язык. Работа началась буквально на следующий день и продолжалась три с половиной года. Языковых знаний катастрофически не хватало, поэтому Маэно Рётаку и пяти его коллегам пришлось одиннадцать раз переписывать текст. Главная трудность состояла в подборе слов для обозначения понятий, не существовавших ни в японском, ни в китайском языке. Сугита Гэмпаку впоследствии писал, что браться за перевод книги в тех условиях было всё равно что выйти в открытое море на судне без руля (Сэкинэ, 1999).