Сирена

– Я не хочу умирать. Не сейчас, когда все так…

– Что так? Прекрасно? – разозлился Зайцев на самого себя – ведь и галлюцинация была им самим. – Что именно? Муж, который решил вас убить? К чертовой матери все бросайте. Его в первую очередь.

– Но…

– Неужели вам мало письма? Куда уж яснее!

– Какого письма?

Зайцев устал. Хотелось заткнуть галлюцинацию. Но она, как туман, стояла в голове. Он стиснул кулаками виски:

– Надоело.

– Какого письма?

Зажмурил глаза, открыл. Что еще помогает в таких случаях? Ущипнуть себя? Но он не спит. Зайцев понял, что никогда не стал бы баловаться наркотиками. Скучно: соль шутки уже давно понятна, а шутка все не прекращается.

– Какого письма? – требовал голос в голове.

– Посмотрите в вашей сумочке.

– В сумочке? – поразилась она.

– Дивный фасон. Отличный молескин. «Яйца любимого всегда со мной».

И одним рывком спустил ноги на холодный пол.

Сумочка!

Ее не нашли на теле. Ее не нашли рядом с телом.

Память тут же услужливо подсунула: Самойлов с багром, падают крупные холодные капли, ничего.

Анна Каренина не зря оказалась на роковой платформе вместе со своим ридикюлем. Что бы ни случилось, какое бы драматическое событие ни предстояло в жизни женщины, она не бросит сумочку.

Сумочку Брусиловой нашел потом водолаз далеко от берега. Ее не унесло течением – массивные «яйца любимого» сразу утянули ее на дно.

Голос Анны вздрогнул от гнева и ужаса – как голос оперной героини, которой поднесли отравленную чашу.

– Молескиновая сумочка? У меня? – загремела она. – Никогда не стала бы носить такую гадость. Это немыслимо! Вы сошли с ума… Ах нет, – гневалась она. – Это я сошла с ума. Довольно! Все это чушь. Я сразу должна была понять. С меня довольно.

Ничто так не разъяряет женщину, как справедливое предположение, что ее массивный браслет – из дутого золота, а сумочка – из чертовой кожи.

Молчание было окончательным.

Анна ушла навсегда.

Зайцев сразу это понял. Но все равно подождал несколько минут. Голос не вернулся. Зайцев вздохнул. Гипноз провинциального мага отпустил его. Очевидно, у него был свой срок действия, как у наркотика или водки.

Но мысли неслись вперед с прежней силой. Сумочка. Кто-то забросил ее туда. С отвращением, на которое не способен был мужчина. С чисто женским отвращением к уродине.

И сразу все остальные кусочки легли на место. Мокрая женщина, которую видел дворник. Конечно! Женщина, любовница. Не достаточно сильная, чтобы сбросить Анну Брусилову в воду. Они упали вместе. Боролись. Анне не повезло. Или она просто не умела плавать? Теперь ее об этом уже не спросишь. Даже и галлюцинацию.

А что бы она ответила?

Зайцев задумался. Порожденная его собственным мозгом, она не могла знать больше, чем знал он сам. Была ли у них тогда с Брусиловой речь об умении плавать? Он очень сомневался.

Как там гипнотизер сказал: он просто добывает из памяти зерна, не давшие всходов, давно в ней погребенные.

– Вы хотели знать, как умрете. Вас утопит любовница вашего мужа, – сказал он вслух. – Утащит в воду. И утопит. Вот так вы умрете. И мы ничего не сможем с этим сделать. Простите меня.

Слова звучали глупо в пустой комнате.

Любовницу Брусилова теперь искать бесполезно. Решилась ли она на убийство сама, устав подталкивать робкого пингвина Брусилова? Или следовала его «изящному плану»? И кто она? Впрочем, теперь какая разница. Он этого не узнает. Ничего не докажет. Бедная Анна.

Домашняя тиранша, получившая свое.

«А голос все-таки дивный», – подумал он.

В окне серело. Защелкала невидимая птица. На Н-ск катило утро.

Галлюцинация, уйдя, оставила в виске иголку.

Зайцев зевнул. И остаток утра пролежал без сна в постепенно накалявшейся постели, пока в коридоре не застучали ведрами уборщицы. Теперь можно было вставать и даже идти требовать себе завтрак.

В столовой оказалось на удивление людно. Все столы были заняты. По ленинградской привычке выдерживать дистанцию Зайцев замялся. Подошел к конторке, на которую бюстом опиралась массивная дама в белом халате.

– У вас аншлаг, – с улыбкой заметил он.

– Все из-за Лессинга этого. Он гастроль дает. К нам из других городов даже съехались.

Зайцев с удовлетворением отметил, что не ошибся: в большие города пройдоха не совался, отчаявшиеся и простаки больших городов сами ехали к нему.

– Из самой Москвы даже есть. Небезызвестные люди, – многозначительно добавила она.

– Из самой Москвы! – подыграл Зайцев. – А я вот из Ленинграда.

– И что скажете? Жулик он, по-вашему, или не жулик?

Вопрос был скользкий. Неверный ответ мог лишить Зайцева завтрака.

– Думаю, есть много такого, для чего у современной науки нет объяснения, – обтекаемо ответил он.

Заведующая важно поджала губы.

– Куда же вас подсадить? Граждане такие капризные пошли – никто не хочет подсадок. – Она щелчком сбросила очки на кончик носа, оглядела зал. Висел тот рокот, составленный из стука приборов, солнечной пыли и негромких разговоров, который всегда бывает в общественных столовых. Оглядела, приметила стол.