Сирена

Я покинул зону, залитую солнцем и смертью. В одной из лавочек, полных сувенирных кружек с надписью Ricordo di Paestum[44] и изображением ныряльщика с торчащим пенисом, я купил для сына доспехи римского легионера. И еще шлем, щит и меч из пластмассы, все было сложено в сетку, и я закинул ее за плечо – ветеран побежденной армии, бредущий в ночи.

Когда я вернулся в пансион, было уже поздно. Я открыл бутылку пива и вышел на балкон. Мы провели здесь чудесные часы. Лука был прав. Я не должен портить воспоминания. На этом раю я поставлю крест. Только запишу адрес нашему сыну. Может быть, ему захочется когда-нибудь, позже, увидеть место, где его родители любили друг друга. Хотя… вправду ли кому-нибудь хочется посещать такие места? Над Капо-дель-Орсо собиралась гроза. Вскоре молнии вспороли небо, освещая море ослепительными вспышками. Природа была согласна.

В последний раз я лег на блестящую плитку, глядя в небо. Как это делали мы с ней прежде, когда я жил в ритме ее дыхания.

Счастливый, трижды счастливый, из смертного ты станешь богом.

Назавтра я заехал к скульптору забрать пловчиху. Отреставрированную. Собранную. Воскресшую. Готовую занять свое место у нас дома.

И я вернулся к нам домой.

И у нас дома поставил ее. В большой вазе. Головой вниз, потом головой вверх. Никакого чуда не произошло.

Мое паломничество было тщетным. Мой искупительный демарш с треском провалился.

Я кружил по квартире. Глушил лекарства, чтобы спать. Днем и ночью, а за окнами на Париж навалилась жара.

Почему ничего не происходит? Я поклялся ей починить статую, я это сделал, а Пас безмолвствует? Не хочет дать мне ответ, которого я ждал?

Значит, она и такая, скорбь: надежды, потом безнадежность? Пустота, которая заполняет вас и пожирает?

Прошло две недели. Сына я отправил к моим родителям на каникулы. Хотел было сесть в машину и поехать поцеловать его. Но увидеть ее снова в нем и еще острее осознать, как получить пулю в лоб, ее не-присутствие? У меня не было на это сил. Я почти ничего не ел. С головой ушел в работу, чтобы дни падали один за другим, как высокие сосны последних лесов под финскими бензопилами, лучшими, говорят, на рынке.

Вечерами я валился без сил.

Тогда я и подумал о пропуске в мир иной. Сделал заказ по интернету. Через три дня получил все в красивой коробке. И на этот раз товар был в целости. Я начал глотать сильнодействующие капсулы. И вот тут-то она позвонила в первый раз, моя соседка, потерявшая ключи.

* * *

Через три дня после этого визита она позвонила снова, чтобы вернуть мне «Теогонию». Я много спал. Сказать по правде, только и делал, что спал. Когда я проснулся, было уже не так жарко. Собачка скрылась в своей конуре. На Нане были джинсовые шорты и сандалии. И хлопковая рубашка, расшитая цветами и птицами в наивном стиле, немного в духе хиппи («это из Эквадора», – скажет она мне однажды), рукава которой она закатала, обнажив светло-коричневые руки. На запястье по-прежнему поблескивали два золотых браслета.

Я спросил, не хочет ли она чего-нибудь выпить.

– Кофе со льдом было бы отлично.

Голос у нее оказался нежный, в первый раз я этого не заметил, но меня можно понять. Я направился в кухню. Она двинулась следом, с желтой книгой в руке, как будто боялась оставить ее одну.

– Я хотела извиниться за тот раз.

Я поднял глаза от кофе-машины, в которую только что вставил капсулу.

– Проблемы с ключами – с кем не бывает, – ответил я, всматриваясь в ее лицо.

Она и бровью не повела. Врать явно умела. Впрочем, может быть, и нет, потому что добавила через пару секунд:

– Это немного сложнее, чем просто проблема с ключами.

Я не стал настаивать. Занятия живых, их дела касались меня все меньше. Закапал кофе, сразу наполнив кухню ароматом. Самое прекрасное журчание в мире. Я поставил на столик большой стакан со славным коричневым напитком, в котором плавали три льдинки. И крепкий эспрессо для себя.

Присутствие этой девушки в моей кухне, куда никто посторонний не заходил уже много месяцев, нарушило закосневший порядок, в котором я жил. Словно впрыснули жизнь в этот большой труп, которым стала квартира вкупе с моим телом. Два обугленных интерьера. Она села. Я остался стоять, прислонившись к разделочному столу. Я не решался заговорить с ней о Пестуме теперь, когда мне это вспомнилось.

– Надеюсь, на этот раз я вам не помешала? – спросила она, нарушив повисшее между нами молчание.

Я утратил рефлексы. Разучился болтать. Мой взгляд упал на обложку книги.

– Вы посмотрели ее?

– Вообще-то я ее перечитала.

Лично у меня о ней остались только смутные воспоминания. Прекрасные, но смутные. «Теогония» – это Книга бытия греков. Помню, что в детстве меня очень впечатлили гекатонхейры, сказочные существа о ста руках и пятидесяти головах, которые сражались на стороне Зевса и метали целые горы.

– Мне показалась просто невероятной сцена кастрации, – сказала она.

Неслабое начало. Я боялся, что не смогу соответствовать. Она продолжала: