Сирена

Когда я добираюсь до пансиона, хозяйка стоит, уперев руки в бока, перед занавеской из бус и кивает мне на стол, накрытый у моря. Меня ждет холодное пиво. Капельки воды стекают по бутылке, украшенной этикеткой с единорогом.

Неплохо обращаются с узником.

Жители деревни снуют туда-сюда, пьют, смеются, едят. Дети и старики, некоторых я уже узнаю. Рыбаки. На меня никто не обращает внимания. Я кусаю брызжущий соком помидор. Вонзаю зубы в мякоть осьминога. Я чувствую себя прозрачным.

У себя в комнате ложусь на кровать поверх покрывала, оно мягко касается кожи. Окно открыто, небо усеяно звездами, а мне не до созвездий. Слышен плеск волн. Я в безбрежности. Я забываюсь. Маленький идол светится голубым светом. Я угадываю изгибы тела, золотой диск. Мне снятся хорошие сны.

Старик

В ушах звучит фраза с раскатистыми «р». Чьи-то руки с силой трясут меня. Я открываю один глаз и вижу мою хозяйку.

– Просыпаться, – добавляет она по-французски, как будто я еще не понял.

Я в чем мать родила. Ее это, похоже, не смущает. Я пытаюсь натянуть на себя простыни, она откидывает их и жестом дает понять, что надо вставать.

– Атанис, – говорит она.

Сердце начинает биться часто-часто.

Она ждет, пока я оденусь. Следит за мной, моя тюремщица, чтобы я не вздумал сбежать. Мы спускаемся.

Я прохожу следом за ней через занавеску. Еще темно. На террасе ни звука, только плеск моря. Деревня крепко спит. В атмосфере чувствуется та живость воздуха, что предшествует неминуемому пробуждению солнца, дымка раннего утра, бодрящая, полная острых запахов природы, аромата мяты и козлиного душка.

За моим столом уже кто-то сидит. Я подхожу.

– Я вас не слишком рано разбудил?

Голос слабенький, дребезжащий. Это голос старичка. Передо мной и сидит старичок, одетый в белый с красным тренировочный костюм из полиэстра. Серо-седые волосы, зачесанные назад, растут низко на лбу. Лицо в морщинах, черты различаю плохо. Я слегка разочарован. И это Атанис?

Он держит в руке дымящуюся кружку.

– Нет, – отвечаю я. – Я уже ломал голову, что, собственно, я здесь делаю.

Я по-прежнему стою. Он показывает на стул напротив:

– Я оставил вам лучшее место.

– Чтобы посмотреть восход солнца?

Он улыбается:

– Не только…

Появляется хозяйка. Ставит передо мной кофе. Перед стариком она опускает глаза.

Он ничего не говорит. Ждет, изучает меня. Я рассматриваю эмблему на его костюме. Профиль увенчанного лаврами атлета, а над ним надпись: «Олимпиакос». Футбольный клуб из Пирея, клуб рабочего класса. Этот человек похож всего лишь на пенсионера, который через пять минут займется тайцзи[102], любуясь рассветом. Или отправится на рыбалку.

Я вдруг слышу шум в воде за его спиной. Всплеск. Он оборачивается к морю: «Дельфины… Смотрите». На волнах играет свет. Ночи осталось недолго. Я различаю в нескольких метрах от набережной очертания, зыбкие, быстрые. И это все.

– Мы пропустили прыжок, жаль, – говорит он и начинает тихонько петь:

There's a tale that they tell of a dolphin
And a boy made of gold…

[103]

Я ставлю чашку на стол с некоторым раздражением. Он умолкает.

– Boy on a Dolphin, вы видели этот фильм? Софи Лорен в роли ныряльщицы за губками на острове Гидра…

Он говорит тягучим голосом, но без всякого акцента.

– Нет, я не видел. Это ради дельфинов вы вызвали меня сюда?

Он улыбается. Я лучше различаю его черты, рисунок морщин на лице, зеленые глаза под антрацитовыми бровями. Их зелень темнее глаз Наны.

– Нет. Не ради дельфинов.

– Ради чего же?

– Моей дочери…

Я перебиваю его:

– Я не знал, что она несовершеннолетняя…

Старичок смотрит на меня удивленно:

– О чем это вы?

– О Дите. повторяю, я не знал, что она несовершеннолетняя.

Он от души смеется.

– Кто это выдумал?

Я ничего не отвечаю.

– Это Нана? – спрашивает он. – Решительно, вся в меня.

Я опускаю глаза. Чувствую себя смешным. Одураченным.

– Не кипятитесь, – говорит он, поднося к губам кружку с горячим чаем. Дует на него, отпивает глоток. – Нана не хотела вас обидеть. Это я попросил ее отправить вас сюда. Что до Диты, нет, нельзя сказать, что она несовершеннолетняя, и заниматься с ней любовью – это удовольствие, нечасто дарованное таким людям, как вы. Могу только порадоваться за вас.

Он смотрит на свои руки.

– Я знаю, что вы запали на Нану, но ни о чем не жалейте. Нана не отдается. По определению, я хотел сказать…

Я поднимаю брови:

– По определению?

Он весь подбирается:

– Полноте, Сезар, не говорите мне, что вы еще не поняли?

Мальчик

Солнце встало вдруг, разом, осветив дымчатым светом наш стол, его лицо, море у нас под ногами. Пение птиц разорвало тишину. Пахло солью и смолой, почти ладаном.

Божья коровка села на его коричневую от солнца руку. Он смотрел, как она ползет по пальцам, останавливается во впадинках между венами и сухожилиями, потом, расправив крылышки, взлетает.

– Где мы?

– В Греции.

– Спасибо, что просветили.

Он улыбнулся.

– Можно назвать этот остров Делосом, Наксосом, Митиленой и даже Итакой, что это меняет?

– Вы здесь живете?

– Живем ли мы?