Сирена

Пегас, Беллерофонт, Орфей, Тесей, Ариадна, Елена, Парис, Цирцея, Навсикая… На той самой земле, где они родились, эти истории вошли в его голову, укоренились в ней и больше никуда не денутся. Он подкован, и больше его не расковать. Камни циклопических стен, под которыми навеки упокоился Агамемнон, даровали ему чувство прошлого. Золотые искры дождя, проливающегося на нагое и теплое тело Данаи, оплодотворили его воображение. Навсегда.

Он будет жить в историях, ради историй.

Рука мальчика вдруг замирает. Его зовут. Он убирает карандаши в пенал, закрывает тетрадь, и я узнаю иллюстрацию на обложке. Она блестит в утренних лучах, и тут мне вспоминается все. Рисунок с аппликациями, которые я подбирал и наклеивал много часов перед поездкой, по легенде, прочитанной в моем большом собрании мифов и особенно тронувшей меня.

Мальчик убирает в рюкзак эту тетрадь, которую я, увы, потерял да так и не смог найти.

Он догоняет своих товарищей. Я смотрю ему вслед, и мне грустно. Я бы хотел с ним поговорить. Он поворачивается к солнцу и морю, которых всегда будет хотеть от жизни. И еще он будет хотеть, чтобы она его удивляла, чтобы дарила ему принцесс, которых надо похищать, а главное, дарила случаи самому быть похищенным, восхищенным. Окрыленным. Всегда.

Прежде чем скрыться, он поворачивается и ко мне. Смотрит на меня издалека, как будто тоже узнает.

И тогда впервые я плачу без ненависти. Слезы смывают всю пыль утраты, так давно застившую мне глаза.

– Этот мальчик многое обещал, – спокойно говорит Атанис. – Не в пример мужчине, которым он стал и который теперь топчется на месте. Вы изменили себе, Сезар.

Море по-прежнему блестит и искрится под солнцем. Мое лицо залито слезами.

Атанис берет лежащий рядом с ним сверток и подвигает его по столу ко мне.

– Подарок от Наны, – говорит он.

Я разворачиваю крепированную бумагу. И широко открываю глаза, узнав потерянную тетрадь. Ту самую тетрадь, в которой мальчик еще несколько минут назад рисовал и писал. Я так искал эту тетрадь, я перерыл свою бывшую детскую, потому что хотел показать ее сыну. Как я по нему соскучился! Мне хочется зарыться лицом в его темные волосы, попросить у него прощения и покрыть поцелуями все его тельце, загорелое после путешествия под парусом, на которое я так надеюсь. Я мечтаю выйти с ним в море. Подумать только, а я ведь так ему и не позвонил… Я улыбнулся, обнаружив билеты в музеи, приклеенные напротив дат и названий. Коринф. Нафплион. Наивные, но точные рисунки, герои на вазах из афинского музея, вырезки из проспектов, кусочки карт, план Парфенона и его изображение в красках, пастелью, асфодели из Спарты, засушенные между страниц.

– Я думаю, Нана хотела освежить вашу память, – говорит Атанис.

– Почему я?

– Вы так много думаете о нас…

Я закрываю тетрадь и смотрю на ту самую картинку на обложке. Да, много часов работы. Мне пришло в голову, чтобы доспехи сверкали, наклеить крошечные чешуйки, вырезав их из золотой бумаги.

Золотые чешуйки для трех воинов, танцующих вокруг младенца, которого я изобразил, пожалуй, слишком пухлым. Я обожал эту историю о маленьком Зевсе, которого мать спрятала от злого каннибала-отца, Кроноса, пожравшего одного за другим всех своих детей. Мать скрывала дитя на Крите, где его выкормила волшебная коза из рога изобилия. Но хоть он и бог, а все равно младенец: гукает, плачет, кричит. У Кроноса такой тонкий слух, что он может услышать его, найти и съесть. И тогда мать поручила его нянькам нового типа. Они зовутся Куритес, и эти боги-воины, как только младенец начинает плакать, бьют мечами по щитам, и танцуют, и поют, чтобы заглушить плач малыша. Куритес хранят его жизнь.

То, что я лишь почувствовал тогда, не понимая, предстало мне теперь со всей ясностью: воины берегут не только его жизнь. они берегут его детство.

Ибо от пожирающего времени только наше детство, то, что мы черпаем в нем, может нас спасти.

И в эту самую минуту мне показалось, будто я слышу вдали стук мечей о щиты.

– До свидания, Сезар, – сказал Атанис, застегивая молнию своего тренировочного костюма.

– Подождите.

Он как будто удивился. Глаза его блестели, глядя на меня очень пристально. если он тот, кто я думал, значит, момент, о котором я мечтал так часто после смерти Пас, настал.

– Я должен знать одну вещь, – сказал я.

– Об этом лучше спросить у оракулов… или у сирен. – Oн лукаво подмигнул мне. – ὅσσα γένηται ἐπὶ χθονὶ πουλυβοτείρῃ. «то, что на всей происходит земле жизнедарной»… Вам это что-нибудь напоминает?

Мне вспомнился разговор на Сиренузе.

Звуки вокруг нас между тем нарастали. Мерный стук. Хотя все выглядело таким спокойным. Атанис обернулся к морю, вдруг встревожившись.

– Только один вопрос… – сказал я.

– Что вы хотите знать?

И я решился:

– Она еще любила нас?

Его лоб пошел морщинами.

– Поройтесь в архивах вашего сердца, – просто ответил он.