Сиреневая драма, или Комната смеха

и об один и тот же камень «зет», торчащий из мостовой и, споткнувшись,

каждый же раз, продолжает свой путь, тут же забывая или просто не обращая

внимания на эту неудобность ли, неприятность (торчащий из мостовой

булыжник «зет» – на самом деле – знак судьбы) и продолжает думать о своём,

важном и главном. Проспотыкавшись так с полгода, господин (икс) спотыкается

в последний раз с летальным исходом (finisch). Он умер случайно,

споткнувшись о камень и раздробив себе лобную часть черепа (из

медицинского освидетельствования смерти) о каменную же, брусчатку. Но, в то

же время – он умер неотвратимо закономерно. Из таких двух слов антонимов

( случайно и закономерно) складывается первый род случайностей, и именно в

этом роде, в такой случайности присутствует назидание и нравоучение, и

именно в такой закономерности сказывается уловимое художником свойство

истории пойти по-другому, по другому пути, другой (может и объездной)

дорогой, если бы… ну, предположим, господин «икс», после того, как первый

раз споткнулся – убрал камень с дороги или… и т.д.

Другой род случайности прост и простодушен, как известный всем

«бутерброд с маслом», который всегда падает маслом вниз, но, всё же, всегда,

случайно.

Итак, Эраст влюбился случайно.

Кассу закрыли2.

Работники паркового хозяйства, они же – неутомимые, жадные до работы

гномы, они же – театральные монтировщики и рабочие сцены, они же -

осветители, радисты, помощники и ассистенты режиссёра, слесари, столяры и

плотники, и они же – на все руки мастера – то там, то сям, появляясь из-за

деревьев и кустов, волокли декорации следующего эпизода, который называется

«Комната смеха». Механик, при этом, поднимал кулисы и падуги и опускал

задник с освежёнными (освежёванными) художником-декоратором и, поэтому,

вновьсинесверкающими необъятными небесами и, им же подмалеванными до

глянца и до отражения солнца в листве старыми дубами и липами, и молодыми

дубками, и липками. Притащили и куст сирени, который, пока наши Лиза и

Эраст прогуливались в направлении строящейся «Комнаты Смеха», пришёл в

1Феокрит, «Идиллии».

2Для очень дотошного читателя: В Парке Культуры всё равно не было посетителей, о чём я уже сообщил в

четвёртой сцене, да и Эраст был настолько сражён возникшим чувством, что на посетителей теперь, ему было…

всё равно.

39

себя и зап áх, что было задумано с самого начала сценаристом и усугублено

режиссёром, чтоб создать атмосферу, оправдывающую название спектакля.

Ещё до «Комнаты смеха» – им было теперь всё смешно и забавно:

«Как? Друг друга? Первая! Репейник! Люди! Палисадник! Рядом, Там,

Сиренью, Помню, Я ходила! Да, Смешно, Там бабушка! Как? Говорят».

Если расставить, не будучи подпавшим под очарование сиреневой метели

и мятели, то получится:

– Как же раньше мы не замечали друг друга?

– Я первая!

– А я…

– Я ходила к твоему дому…

– А я помню твой палисадник.

– Там бабушка.

– Там пахнет сиренью.

– А рядом с тобой… – Лиза чуть приостановилась… «грёзы в туманах» и

«мириады пощипываний» вместе с «губы научаются принадлежать…» пришли

на ум.

– …а рядом с тобой господин репейник, – уже, чуть не так резво сказала она.

– Да, господин Репейник!

– Похож… – дум-дум-дум, щёлк-щёлк-щёлк: «..тело на ласки… губы на

поцелуи…».

– Он был когда-то репейником, а потом его превратили в человека.

– Это смешно? – Лиза снова улыбнулась, как лилии во сне, и от этой улыбки

у Эраста защемило в… везде.

К этому времени куст сирени расходился уже, и было не удивительно, что у

Эраста защемило.

Стучали молотки монтировщиков, пилили пилы, визжали лебедки,

слышались оклики: «вира», «майна» и другие…и, как награда, как цель

стремлений, как вожделенно-желанная мечта, на поверхности глобального

умиротворения, возникала из фанеры и папье-маше, из вселенской пыли и песка

жизни «Комната смеха».

– Да, смешно, так люди говорят.

– Как?

– «Вот, – говорят, когда видят его, – репейное семя!»

Лиза остановилась.

Кто же у нас мастера психологического проникновенного проникновения?

Достоевский, Поль Моран, Фицджеральд, Гончаров, Мария Кунцевич?.. охо-хо,

сколько ещё их.

«Она так старалась ничем не выдать своих чувств, что лицо у неё от

напряжения странно онемело, а на губах ещё дрожала вымученная улыбка… …

сердцу становится тесно в груди… Она болезненно ощущала его короткие

40

частые толчки и свои странно заледеневшие ладони, и чувство ужасного,

непоправимого несчастья овладело всем её существом… этот красивый

белокурый юноша… Холодное, тревожное предчувствие беды…». 1

«И вот она вышла взглянуть на свет в последний раз. Хлеб был уже убран с