Сиреневый бульвар. Московский роман

Лизе нравилось что-то отстаивать и кого-то защищать. Уже в шестом классе дочь проявила себя лидером, организовала компанию против одного пацана, ругавшегося матом и придумавшего клички. «Обзывала» нарекла его Лиза. Все следом стали его так называть. Парень понял, против всех не попрешь.

– Это ты, Рыбка, – спросил он ее, – придумала? То в кабинете зоологии от аквариума оторваться не можешь, на рыбок не насмотришься. То кошек школьных, блохастых на себе таскаешь. Теперь за меня взялась?

– Я, во-первых, не маленькая рыбка, а акула и сейчас тебя так тяпну, да еще кошек на тебя натравлю, чтобы они тебя описали и облохастили.

– Да ты больная, я родителям расскажу. Они в школу придут разбираться.

После этого, не сговариваясь, весь класс, объявил ему бойкот. Никто с ним не разговаривал, и пришлось ему перейти в параллельный класс.

Елизавете приобрели большой аквариум, нашли ему место в квартире особое. Как она бредила стихией воды. Перед сном подходила к аквариуму и, просыпаясь, здоровалась с рыбками.

Из школы Лизоньку иногда забирал Петя. Они вместе возвращались домой, садились обедать. Было шумно и весело, выходя из своего кабинета, я умилялся, глядя на это.

Однажды еще в начальных классах Лиза рассказала учительнице, что у нее есть еще папа.

– Это правда, – уточняла она, – у вашей дочери два отца?

– С чего вы взяли? – удивился я.

– Она так говорит.

– Всерьез слова ребенка не воспринимайте. Это – друг семьи. Случается, забрать некому, в силу каких-то обстоятельств приходит он.

Дома я попросил Веру, можно избежать этих кривотолков?

– Не обращай внимания, – бросила она мимоходом, – это не заслуживает того, очередная глупость.

Неожиданно меня поддержала теща.

– Ты Вера, отрегулируй этот вопрос, а то, ставим нашу крошку в неудобное положение. Удивительно, что возникают такие двусмысленности в вашем педагогическом сообществе. В хорошую погоду буду ее забирать. Пете надо объяснить, пусть не обижается.

Теща всегда давала понять, последнее слово за ней. Руководить она не забывала, тогда, как чем-то другим себя не обременяла. Не очень старалась готовить, убираться, и даже не допускала мысли примерить на себя роль домохозяйки.

– Нашли бесплатную прислугу? – иногда она выходила из себя и кричала. – Почему это я должна подавать? Это вы мне подайте, – с вызовом говорила, – Скажите, спасибо, что за Лизой присматриваю.

* * *

Я сидел, погруженный в воспоминания, угнетенный тоской по Лизе. Нигде невозможно было забыться, где спрятаться в своем сознании от боли, что выедает мозг, словно кислота. Почему дети так к нам жестоки? Даже не догадываясь при этом, что родители в душевном аду от равнодушия и безразличия к ним. Как их при этом можно упрекнуть, когда они часть нашего сердца, клапан и мышца. Мы всегда их оправдаем и находим объяснение любому поступку, так нам легче.

Из этой кручины вывел сотовый. Это была Софья Федоровна.

– Володя, прости, что беспокою, – заговорила сбивчиво и торопливо слегка басовитый голос Софьи Федоровны чем-то напоминал мужской, но не казался грубоватым на фоне свойственной ей лукавой улыбочки, что как бы говорила, мол, знаем вас, что вы за птица и куда летите. Ничего заискивающего и комплиментарного, редко когда она кого похвалит, если промолчит, не оговорит, значит одобрение получено. Полушутливая форма общения с близкими была свойственна ей, в первую очередь, с Анатолием Сергеевичем, затем с Алексеем, с Таниным мужем, что воспринимал это с обидой.

Леша не понимал её юморка, а потому часто ссорились и жить вместе не смогли. Леша жаловался Тане:

– Твоя мама постоянно смеется надо мной и острит на мой счет.

Таня вставала на защиту мужа.

– Мама, прошу тебя не надо, эти колкости до добра не доведут.

– Да я просто по-доброму, журя.

– Нет, мама, ты смеешься, даже мне обидно за Лешу.

– Ну вот, какие вы обидчивые.

– Простота хуже воровства, – встревая в разговор, поминал пословицу Анатолий Сергеевич. И добавлял, – Шуточки неудачные, и необходимости в них нет.

Голос Анатолия Сергеевича порой выводил Софью Федоровну из себя.

– Толя, ты можешь не скрипеть своим голосом? Мне кажется, он состарился у тебя раньше, чем ты сам.

– Не мешай мне, я читаю бессмертного Кобзаря вслух. Послушай, какие напевные стихи.

– Ну уж пение твое, вообще, не выдержу.

Все это заканчивалось смехом.

– Ты старый дурень.

– А ты дурында.