Сирены Титана

- Забавно, - сказал Боз, - что человек забывает в госпитале, а что он все же помнит, как они там ни бьются. Мы с тобой целый год работали на пару, а ты взял да забыл. А вот про сигареты ты что-то плетешь. Какие сигареты, Дядёк?

- Я позабыл, - сказал Дядёк.

- Давай припоминай, - сказал Боз. - Ты же только что помнил.

Он нахмурился и сощурил глаза, как будто помогал Дядьку вспоминать.

- Уж больно хочется знать, что человек может вспомнить после госпиталя. Постарайся, припомни все, что сможешь.

В манере Боза была какая-то женственная вкрадчивость - так опытный сутенер треплет педика по подбородку, улещивая его, как младенца.

Но Дядёк Бозу нравился, и это тоже проглядывало в его обращении.

Дядька охватила жуть: показалось, что он и Боз - единственные живые люди в этом бараке, а кругом - одни роботы со стекляшками вместо глаз, да притом еще и плоховатые роботы. А у сержанта Брэкмана, которому полагалось по должности быть командиром, энергии, инициативы и прочих командирских качеств было не больше, чем в мешке с мокрыми перьями.

- Ну, рассказывай, рассказывай все, что помнишь, Дядёк, - льстиво пел Боз. - Дружище, - уговаривал он, - ты уж вспомни, сколько можешь, а?

Но не успел Дядёк ничего вспомнить, как в голове вспыхнула боль, которая заставила его там, на плацу, своими руками совершить казнь. Но на этот раз боль не прошла после первого предупредительного удара. Под бесстрастным взглядом Боза боль в голове Дядька нарастала, билась, бесновалась, жгла огнем.

Дядёк встал, уронил винтовку, вцепился пальцами в волосы, зашатался, закричал и свалился как подкошенный.

Дядёк пришел в себя, лежа на полу барака, а Боз, его напарник, смачивал ему виски мокрой холодной тряпкой.

Товарищи Дядька стояли кольцом вокруг Дядька и Боза. На лицах солдат не было ни удивления, ни сочувствия. По их лицам можно было понять, что Дядёк сморозил какую-то глупость, недостойную солдата, и получил по заслугам.

У них был такой вид, будто Дядёк проштрафился, высунувшись из окна на виду у противника, или стал чистить винтовку, не разрядив, или расчихался в дозоре, или подцепил венерическую болезнь и не доложил об этом, а может, не выполнил прямой приказ или проспал побудку, держал у себя в сундучке книжку или гранату на взводе, а может, еще стал расспрашивать, кто организовал Армию и зачем...

Единственным, кто пожалел Дядька, был Боз.

- Я один во всем виноват, Дядёк, - сказал Боз.

Сержант Брэкман растолкал солдат, встал над Дядьком и Бозом.

- Что он натворил, Боз? - сказал Брэкман.

- Да я над ним подшутить хотел, сержант, - без улыбки ответил Боз, - подначил его, чтобы вспомнить прошлое, сколько сумеет. Откуда я знал, что он и вправду начнет копаться в своей памяти.

- Хватило ума - шутить с человеком, когда он пришел из госпиталя, - проворчал Брэкман.

- Да знаю - знаю я, - ответил Боз, мучаясь раскаянием. - Он же мой напарник, - сказал он. - Черт бы меня побрал!

- Дядёк, - сказал Брэкман, - тебя что, не предупреждали в госпитале, чтобы не смел вспоминать?

Дядёк слабо помотал головой.

- Может, и предупреждали, - сказал он. - Они мне много чего говорили.

- Вспоминать, Дядёк, - это последнее дело, - сказал Брэкман. - Тебя и в госпиталь за это самое забрали - слишком много помнил.

Он сложил свои короткопалые ладони лодочкой, держа в них ту головоломную задачу, которую представлял собой Дядёк.

- Святые угодники, - сказал он. - Ты слишком много вспоминал, Дядёк, так что солдатом ты был никудышным.

Дядёк уселся на полу, приложил ладонь к груди, почувствовал, что рубашка спереди вся намокла от слез. Он думал, как сказать Брэкману, что он вовсе и не старался вспомнить прошлое, он сердцем чувствовал, что этого делать нельзя - и что боль поразила его, несмотря на это. Но он ничего не сказал Брэкману, боясь новой вспышки боли.

Дядёк застонал и смахнул с век последние капли слез. Он не хотел ничего делать без прямого приказа.

- А что до тебя, Боз, - сказал Брэкман, - сдается мне, что если ты с недельку помоешь нужник, это тебя, может быть, и отучит лезть с шутками к человеку, который только что из госпиталя.

Что-то неуловимое в памяти Дядька подсказало ему, чтобы он повнимательней следил за Брэкманом и Бозом, за выражением их лиц. Это было почему-то очень важно.

- С недельку, сержант? - переспросил Боз.

- Да, черт меня... - сказал Брэкман и вдруг затрясся и зажмурился. Ясно - антенна только что угостила его легким уколом боли.

- Целую неделю, а? - повторил Боз с невинным видом.

- День, - сказал Брэкман, и это прозвучало как- то вопросительно, безобидно.

И снова Брэкман дернулся от боли в голове.

- А когда приступать, сержант? - спросил Боз.

Брэкман замахал короткопалыми руками.

- Да ладно, - сказал он. Вид у него был потрясенный, потерянный, затравленный, как будто его предали. Он набычился, опустил голову - словно для того, чтобы лучше справиться с болью, если она снова накатит. - Покончить с шуточками, черт побери, - сказал он хрипло, с натугой. И заторопился, бросился в свою комнату в конце барака и изо всех сил хлопнул дверью.