Сирингарий (СИ)

— Кто ж знает? Давнее дело. Памжа вот была...До нее, скажем-та, иное что. Ну, Кольца Высоты в земле сыстари лежали...Паотец сказывал вот, как сотрясение прошло, так и окна открылись, и — травушка завелась.

— Глубоки ли те глазки?

— Ох, глубоконьки. — Пеструха поежился. — Мальцы-то порой пытают, камешки кидают да прочий вздор, веревки с грузиками тянут мерилом...До дна ни разу не добрались, а мы уж с Усмачом сторожим, чтобы не сорили, да чтобы сами не лезли.

Сумарок присел, тронул воду — холодна, но рука терпит.

— Живности не водится?

— Не. Рыбешек-плескунов, лягух и тех в помине нет. Не нравится им что-то. Может, трава душит. Может, свет пужает.

— Свет?

— Ну, как оно затемнеет, так трава и мерцать зачинает. На воздух вытянешь — молчит, а так дивно играет! Жалко, девки наши уж и так и эдак подступались — пустить бы шитьем, весело бы горело...

— Скажи, парень, а не доводилось кому спускаться, в глубину нырять?

— В самую глыбь, пожалуй, что нет. Не сыскалось охотников. Вот когда пора траву резать, тогда хошь-не хошь, а в зубы нож и лезь. Хоть и боязно, да что поделать, порядок такой. Злата наша уж на это дело строга, кто отлынивает — может и выстегать.

***

Нырять так, без подсобы, Сумарок бы не стал. Что там пасется, что траву губит? Следовало придумать, какую снасть прихватить с собой. Взгляд пал на огонец — подарок от братов.

Сумарок потрогал цветок, размышляя. В пузырь бы какой обернуть-зашить, думал. В стекло дутое заключить. Да с той же травой-вязью: может, в воду ее переселить, а воду ту в стекло опять же закрыть? Будет самоцвет, и заправлять не надо. Как темнота падет, так сам горит-светит.

Так ему думно было, что не заметил, когда один быть перестал.

Сивый стоял подле, посматривал на огонец, на самого чарушу. Провел взглядом, будто мехом по коже. Сумарок мурашами покрылся, рассердился и на себя, и на кнута.

— Чего тебе? — сказал. — Я думал, ты с Вардой, с Амулангой в Гроздовик направился.

— Это успеется, — ответил Сивый. — Слушай, напарник, плохо мы с тобой расстались. Ну, в смысле — разошлись. В смысле...Я к тому веду, что ты, конечно, сам хорош: со всякими потаскухами хороводишься, о помощи никогда не спросишь, а я, чтобы ты знал да помнил крепко, не каждому плечо свое предлагаю...

Сумарок закатил глаз, зубами заскрипел.

— Ты браниться явился? Так не до того мне, работаю.

— Не перечь мне! Что за повадка? — Сивый вздохнул, откинул голову. — Дай досказать. Словами я не умею, так хоть так...

Взял за руку и, прежде, чем Сумарок спохватился, обвел запястье браслетом. Широким, плетеным.

— Сивый, что за шутки?!

— Какие шутки? — Сивый отозвался, а сам зубы оскалил довольно. — То тебе в пару к сечице. Самоделье. Не ершись, не коральки же накинул...По руке делал, случись чего, удар сгодится отвести.

Сумарок попытался сковырнуть изделие. Сивый следил с любопытством за его метаниями.

— Разве что руку себе отрубишь, касатка, — сказал доверительно.

Рассмеялся в ответ на взгляд, топнул и как провалился.

Сумарок губы поджал. Ладно, подумал. Вроде поперек кнут не лез, может, и впрямь мешаться не станет.

***

К вечеру подготовился. Цепь нашел, вбил в мосток костыль. Закрепил-зацепил один цепной конец, вторым обвязал старый жернов. До исподнего разделся.

Сам сел, ноги свесил. Браслет на руке отсвечивал звонко. Разглядеть его хорошенько пока не случилось: пластинки широкие, друг на дружку заходят, а по им узоры, будто короедом поедено или кислотой потравлено.

Пеструха верно сказал: только солнце прочь, как загорелась трава. Хоть не в потемках шариться, подумал Сумарок, зябко ежась.

Поднял, спихнул жернов. Ушел, только всплеснуло, да водяная трава листьями вслед помахала-проводила.

Сумарок выдохнул, вдохнул, опять выдохнул. Водопьян поздно взял: что было счерпал, особо не перебирая. Раскатал по лицу, размазал тонко на веки, нос да рот. Гриб тот обычаем на самой поверхности лежал, кисельным блином растекался; одним боком к солнышку, другим — к донышку. И так дышать мог, и эдак. Тут главное было сторону не попутать, да вовремя от лица отнять, а то есть начинал.

Разогрелся, но все равно маета довлела. С мостков в воду спустился, только зубы стиснул. Ухватил цепь, подергал. Вроде крепко держало. Набрал воздуха, ухватил булыгу-грузило — и под воду.

Быстро вниз пошел. Глядел на цепь во все глаза, как глубину набрал — разжал руки. Камень дальше провалился. Сумарок же ухватился за цепь, медленно двинулся, руками перебирая. Оглядывался. Был он словно бы в колодце, в коем стенки прочно водной травой заращены. Листы их колыхались, мерцали. От того было светло, как днем. Сблизи разглядел Сумарок, что многие листы жестоко порваны, словно пожеваны; а и сами стебли иные зачернели.

Больше же ничего не было.