Сирингарий (СИ)

Неужель зря спустился? Только такая думка промелькнула, как всколыхнулись листы от его движений, и увидел Сумарок ровно орех-лещину в лошадиную голову. В том орехе, как в дутом стекле, сидело что-то. Сумарок приблизился, отодвинул траву, разглядывая сотворенное. Коснулся кончиками пальцев — будто шелк погладил. В ответ изнутри заструилось, завозилось, прижалось к оболочке...

Пхнуло Сумарока в бок, отодвигая. Глянул — изумился. Смотрело на него ровно рыло рыбье, как из золота медвяного литое. Бока узкие, расписные, плавники-не плавники, зацепы какие-то, самоцветьем усыпанные...Не видывал таких нарядных рыбин Сумарок. Рыба же повернулась боком, и открылось Сумароку, что глаза у ней — человечьи.

Охнул, попятился.

Рыбина вкруг орешка обвилась, точно змеица округ кладки. Голову повернула, стала куда-то за Сумарока глядеть. Открыла вдруг пасть, ярко окрашенную синим, и Сумарока как по ушам хлопнуло: инда вода задрожала от рыбьего пения.

Не сразу понял, что не от него рыба гнездо свое обороняла. Только — мелькнуло, проструилось перед глазами, точно кто ленту девичью, али пояс крученый в воду обронил. Закружилась та лента петлями, вывернулась и стала ближе. Видел Сумарок, как уж-желтые уши в воде плывет; лента та точно так же держалась.

Только не было у змеика безобидного такой пасти да таковой снасти вдоль всего хребта: ровно гребень-костянка вострозубый.

До сих пор воду будто волной било, а ремню хоть бы что. Обернул хвостом стебль травы, почал грызть зубами листы.

Так вот ты каков, червь-травы губитель, подумал Сумарок. Локтем цепь прижал; выбросил сечицу, да без ума ткнул в хвост толстый.

Будто ударило его, от пальцев до плеча пробило. Охнул, а ремень живо от травы отвернулся, начал надуваться, расти в длину, боками прибавлять...Бросился, Сумарок, закрываясь, ему в пасть браслет и воткнул. Сомкнул ремень зубы, вытянулся; глазища замерцали, как у кошки в темноте, искры по гребню побежали. Не будь браслета, туго бы пришлось Сумароку, а так — держал.

Наново попробовал сечицей достать — вновь ударило, да так, что цепь упустил, вниз пошел. Червь — за ним, точно зубы разжать не мог.

Догадался Сумарок.

Сунул руку прямо в пасть жаркую, там и выбросил сечицу. Прошила она тело, вышло из хребта. Забился сущ, заметался, силясь и сечицу выплюнуть, и Сумарока стряхнуть. Помутнела вода, погасли на хребте искры..

А тут — опять встряхнуло все от рыбьего голоса; налетело на суща откуда ни возьмись сразу несколько чудесных рыбин...Растащили, по куску разволокли.

Сумарок только поспел за цепь ухватиться, из кучи-малы себя выдернуть. Сечицей прикрылся, понимая, что больно не намашется: покуда всплывет, рыбины его самого с костями изъедят.

К Сумароку головы повернули: тот руку вскинул и только разглядел, что светится браслет, ровно рыбьи глаза. Что за притча? Смотрели рыбины, с места не двигались. Рвать-драть не спешили.

Сумарок ухватился за цеп, медленно, не отводя глаз от рыбин, наверх потянулся. Те так и таращились.

***

А ждали-поджидали Сумарока на мостке цельной ватагой, да с огнями.

Вспомнилось: Сивый такие вот встречи делегациями называл. Сумарок вроде умом ограблен не был, а все одно не все кнутовы слова да присказки разбирал.

Пеструха первый наклонился, помог Сумароку вылезти. Даже на спину теплое накинул. После отошел, уступая Злате.

Верхушка куталась в узорчатую шаль, на воду поглядывала с опаской. А как всплыли, закачались на мелкой ряби куски рванины, остатки ремня, так вовсе с лица спала. Отступила, шепнула что-то Пеструхе, тот только головой кивнул в ответ.

Заговорил так, покуда Сумарок отдыхивался, с лица гриб сковыривал.

— Ты, чаруша, зла против нас не держи. Не потревожим, миром отпустим, дай наперед обсказать...

Вздохнул, поглядел, как дед-колченог сачком из воды оглодки тянет.

— Допрежде тут пустое место было, чахлое, гиблое. Хоть вой. Как глазки открылись, да начала оттуда травушка переть, навроде полегчало. Мы, думаешь, своим умом дошли, траву ту вынимать да плести? Не, мы суймом порешили глазки засыпать, ядом загубить: больно черны, как бы что не вылезло...

Покачал головой Сумарок.

— То-то. А в один день вышла к нам барышня...

— Вышла? — переспросил Сумарок, хмурясь.

— Из травы вышла, как есть без ничего, ровно из бани. И вся, слышь-ко, в чешуе медной... Мы-то, понятно дело, перво-наперво прибить ея хотели, чтобы, значит, чего не случилось...Да Усмач отговорил. Баба та сперва молчала, только глазами лупала. Наши девки ея приодели. Глядим: выправилась. К закату уж и чешую стряхнула, и говорить начала. Поведала, как ту траву нам на пользу себе обернуть.

— И где она сейчас, баба эта?

Пеструха моргнул удивленно.

— Ну, как же. Верхушка наша.

— Злата...

— Барышня. — Поправил Пеструха важно и почему-то покраснел. — Она, знашь...Не простая бабенка. Барышня на симах. Может, видал таких: ровно неймется им, ровно в одном месте свербит-печет, все повертывается во все стороны. Только она, парень-чаруша, натурально на симах.

— Устройство такое? — устало справился Сумарок.

Самой Златы видно не было.