Сирота с Манхэттена. Огни Бродвея

— Этот человек — несчастный изгой, мэм, и ему можно только посочувствовать. Как я сочувствую и вам, перенесшей такие мучения, душевные и телесные! — отвечала сестра Бландин. — Но наш долг — помогать тем, кого все другие отвергают, таким, как Мартен.

Жюстен снова принялся благодарить монахинь, в то время как Элизабет уже направлялась в вестибюль. Она чувствовала себя совершенно измученной и хотела одного: вернуться домой, снова ощутить себя в безопасности в кругу семьи.

— Подзови такси, Жюстен! У меня совершенно нет сил. А ведь нам было так хорошо! Ты не забудешь, скажи? Сирень, мощеный дворик, ты и я… И это райское блаженство, которое мы испытали вместе!

— Я буду помнить, моя принцесса, — шепнул он ей на ушко. — До последнего вздоха!

17. Круговорот кошмаров

Дакота-билдинг, в тот же день, в пятницу, 19 мая 1905 года

Золотой вечерний свет заливал квартиру Вулвортов, когда Элизабет, совершенно разбитая и с тяжелым сердцем, наконец переступила порог. Мейбл выбежала в холл, где молодая женщина как раз клала на столик свой зонтик и гобеленовую сумочку.

— Добрый вечер, ма! Как себя чувствует Антонэн?

— Выпил теплого молока и теперь спит, как ангелок. Если бы не эта слабость и не некрасивая красная сыпь на теле, я бы сказала, что он поправился.

— Вот и славно! Тогда я сразу пойду искупаюсь. Мы с Жюстеном много ходили пешком.

— Думаю, сначала нам лучше поговорить, Лисбет, — сказала Мейбл.

— Хорошо, ма. Но ты выглядишь расстроенной. Что-то стряслось?

— Пока еще не знаю, милая.

Этот таинственный ответ Элизабет удивил. Они вошли в ее комнату, где, под пристальным взглядом приемной матери, она сняла туфельки и распустила волосы.

— Лисбет, после обеда, сидя у постели Антонэна, я перечитала письма, которые ты нам писала из Франции, — начала Мейбл. — Они много лет нетронутые пролежали в шкафу, потому что ты была тут, с нами. Конечно, я помнила некоторые моменты, в свое время меня встревожившие, и это касалось Жюстена.

Мейбл заметила, что Элизабет содрогнулась при одном упоминании этого имени, и, чуть понизив голос, продолжала:

— Еще тогда мне показалось, что ты испытывала чувства к этому юноше, служившему у вас конюхом.

— Чувства? Ты преувеличиваешь, ма. Мы были очень хорошими друзьями. Понимали друг друга с полуслова, у нас было много общего. И ты знаешь почему. Я вам с па рассказывала, у Жюстена было ужасное детство, он годами сидел взаперти на чердаке. А еще ты знаешь, что это он утешал меня, совсем еще крошку, в тот вечер в детской, когда мне было так страшно. И на следующий день после рождения Антонэна я показала тебе оловянного солдатика — подарок Жюстена, столько лет служивший мне талисманом.

— Конечно, Лисбет, я все это помню, — не стала спорить Мейбл. — Я тогда спросила, почему, пока длились роды, ты не выпускала эту фигурку из рук.

— И я тебе объяснила. Я верю, что этот солдатик меня оберегает, потому что Жюстен подарил мне его на счастье. И конечно, когда мы с ним повстречались уже взрослыми, незнакомцем он мне не казался. Эта спонтанная — и взаимная — симпатия показалась мне чем-то совершенно естественным, когда я узнала, что мы еще и родственники.

С этими словами Элизабет села на кровать и принялась скатывать чулки к щиколоткам. На мгновение она закрыла глаза, вспоминая то упоительное наслаждение, когда Жюстен стал целовать ее между ног.

— Лисбет, прости мою настойчивость, но вы с ним почти одногодки. Жюстен очень хорош собой, и на твоем месте мне было бы трудно воспринимать его как дядю. Дорогая, это получилось не нарочно, но я как раз стояла у окна в гостиной и все видела… С четвертого этажа вид открывается прекрасный, ты сама знаешь. Вы целовались, сидя на заднем сиденье такси. И это был поцелуй влюбленных, я в этом уверена!

— И совершенно напрасно, ма\ — с ожесточением отвечала Элизабет. — Завтра, в пять утра, Жюстен уплывает домой, и мы с ним прощались. Ты невесть что напридумывала, и только потому, что мы обнялись!

Мейбл присела с ней рядом, обняла за плечи.

— То, что ты сердишься, доказывает, что это никакая не галлюцинация, — ласково сказала она. — Я никому не расскажу, но мне будет горько думать, что это делает тебя несчастной. Моя хорошая, я желаю тебе только счастья. И не стану осуждать.

Элизабет едва сдерживалась, чтобы не разрыдаться и не рассказать правду — сочувствие со стороны Мейбл только растравило ее рану.

— Момент слабости, ма, не более того. Нам было очень грустно расставаться.

Там, в Гервиле, мы много времени проводили вместе. И я не знала, что Жюстен — мамин сводный брат. Он мне нравился, и случалось — да, случалось! — мы с ним целовались. Юношеская мимолетная влюбленность… А потом он уехал. И мы снова увиделись только через семь лет, в день нашей с Анри помолвки. Можешь представить, что я чувствовала!

— Да, конечно.