Сиротка. Нежная душа

«Все, все пошло прахом! Лучшие годы жизни исковерканы по глупости и трусости. Я бежал, как заяц. Господи, если бы я знал, если бы только знал, что этот мерзавец остался жив! Но нет, из-за моей трусости пострадал не только я, но и моя семья. Лора жила, как затравленный зверь, а я в довершение всего оставил на произвол судьбы свою маленькую дочь!»

Десять лет назад Жослин не поверил своим глазам, когда увидел на улице в Труа-Ривьер человека, которого, он мог бы в этом поклясться, случайно убил много лет назад. Он бросил своего соперника лежать на мостовой с раскроенным черепом и без признаков жизни, но тот выжил, отделавшись недельным пребыванием в больнице и четырьмя швами. Мужчина сам рассказал об этом Шардену, потому что тоже узнал его. Оба они постарели. Сама того не желая, Лора стала причиной их стычки, но теперь они удивлялись, что много лет назад так жестоко сцепились из-за женщины.

«Хорошо, что Лора узнает — я не убийца! — волнуясь, думал Жослин. — Но хочет ли она меня видеть? Если она осталась жива, почему не пыталась меня разыскать?»

Он не знал, что его родственники позаботились о том, чтобы замести следы. Его престарелая мать, набожная сверх всякой меры и при этом не знающая, что такое прощение, сожгла даже письма от Эрмин, когда та, будучи подростком, попыталась познакомиться с семьей отца.

Все эти сомнения, недосказанности, надежно хранимые секреты породили одно дитя — неведение.

Жослин — тень среди других ночных теней — решил идти в Шамбор. В последние годы ему довелось пройти столько миль, что расстояние его не пугало.

Присев на крыльцо пустого дома, в котором некогда жили Аннетт и Амеде Дюпре, ближайшие соседи Маруа, он надел снегоступы. Семейство Дюпре покинуло поселок после окончательного закрытия целлюлозной фабрики.

— Я вернусь при свете дня, — пообещал он себе вполголоса. — По крайней мере, я должен явиться в пристойном виде.

Он пошел прочь широкими шагами, опираясь на трость с железным наконечником, вонзавшимся в наст. Вновь обретя свободу (санаторий казался Жослину тюрьмой, пусть и роскошной), он перестал ощущать холод и усталость — настоящее чудо, если принять во внимание состояние его здоровья.

Решение уйти из санатория, которое персонал счел шагом необдуманным и весьма опасным, Шарден принял быстро. Он спрятал все имеющиеся в наличии деньги во внутренний карман меховой куртки и запасся продуктами. Раз в месяц его навещала сестра и всегда привозила рассыпчатое имбирное печенье, кексы и сушеные фрукты. Он почти не прикасался к угощению и теперь радовался, что ему есть чем наполнить походную сумку. Покинув санаторий ночью, он пошел не на вокзал, а в лес, и это была вовсе не случайность. Жослин решил, что, если попытается сесть на поезд в Лак-Эдуаре, его могут найти и вернуть обратно. Под покровом ночи он вышел к железной дороге и зашагал вдоль рельсов к Лак-Бушетт. Здесь идти было гораздо легче — железнодорожные пути всегда расчищали от снега.

«Если даже мне суждено умереть от этой дряни, терзающей мои легкие, я умру на природе, под сосной, а не в четырех стенах, — говорил он себе. — Сколько бы мне ни осталось, я хочу прожить это время свободным! Буду есть, что заблагорассудится, и пить бренди, если мне захочется!»

У этого охотника-следопыта, волей обстоятельств снова обретшего силы, не осталось ничего общего с молодым бухгалтером, воспитанным в строгости четой ревностных католиков. Однако Жослин всегда носил при себе серебряную зажигалку, унаследованную от дяди. Разжечь огонь, даже зимой и на ветру, не составляло для него труда. У сестры Викторианны он утащил кастрюлю с крышкой, дорожную флягу и немного кофе. По правде говоря, эта отчаянная экспедиция слегка рассеяла терзавшую его давящую тоску.

«В санатории я потерял восемь месяцев, восемь! Нужно признать, что хуже мне за это время не стало. И лечение мне давали самое лучшее. А потом — очередная выходка проклятой моей судьбы: я увидел свою дочь! Мою маленькую Мари-Эрмин, которая поет, как небесный ангел!»

Жослин не только утащил у сестры Викторианны несколько вещиц, но и получил от нее ценнейшие сведения: Эрмин с матерью проживали все в том же Валь-Жальбере, возле монастырской школы. Кое-что он почерпнул из рассказа Шарлотты, которую пытался расспросить в коридоре санатория, но не был уверен, что все понял правильно. Девочка сказала, что живет в доме Лоры, но не уточнила, где именно.

— Сестра, — сказал он после полуденной трапезы, осмелившись наконец приоткрыть дверь в кухню, — молодая дама, та, что так хорошо поет, она все еще живет в Валь-Жальбере, вы не знаете? Один мой кузен работал там десять лет назад. Я бывал в том поселке.

Пожилая монахиня, как раз возившаяся с грязными тарелками, рассказала все, что знала. Ей не хотелось огорчать больного, который этим утром потерял сознание в своей комнате, как раз после отъезда Эрмин.