Сиротская Ойкумена

Это был прилет неизвестно откуда взявшегося артиллерийского снаряда. От взрыва ему хорошо досталось. Посекло осколками гранита спину и плечо, дышать во все легкие стало трудновато. Зато ноги оказались целы, да и руки двигались.

В непроглядной дали за фермами и лесам по всему горизонту стала медленно проступать и шириться воздушная рябь, вроде той, что бывает над костром. Оттуда приближался к городу невиданной высоты смерч – бешеная и стройная воронки, вокруг которой, как казалось издалека, очень медленно закрутило целые дома, гаражи и автомобили. Вихрь путешествовал опасной юлой, меняя курс. Горизонт позади него искривился и начал стягиваться в горловину, обнажая на месте зеленых рощ и полосатых пастбищ тот самый черно-лиловый цвет голой пустоты, абсолютного ничто. Картина становилась по-настоящему жуткой и невиданной – грубый, ободранный космос, с которого срывало клочьями обжитой человеком мир.

Черная с фиолетовой поволокой стена неотвратимо подступала с юга к городу, попутно срезая, как рубанок, небо и землю. С горы прекрасно было видно, как издыхающая орбитальная ПВО вложилась полностью в последний удар и стегнула по черноте гигантским ярко-синим импульсом, который лишь красиво перечеркнул черную стену, как геральдический знак гибнущего в бою королевского дома. Яростная вспышка прожгла все последним невыносимым светом, и на землю обрушилась кромешная полностью непроглядная тьма.

Случившееся в долине дало скверное воздействие на глаза Постникова. Подобно фонарику с намертво севшей батарейкой, зрение подмигнуло и погасло, швырнув в непроглядную темень. Все эти орбитальные удары доконали вживленную биоэлектронику окончательно.

Это было полбеды. Хуже оказалось другое: армейский реанимационный саркофаг раскололся надвое и залитый вытекшими физрастворами валялся в золе, безобразно раскинув свои трубчатые кишки. И он был пуст. Постников зашарил лихорадочно в пепле и ломких и шуршащих листьях. Искать мертвую в сумерках непросто, даже если у вас оба глаза в порядке. А уж если вы слепы, то лучше и не пытаться. К тому же осыпавшаяся после взрыва земля надежно спрятала тело. Тем не менее, он принялся ползать по земле, как безглазый червяк, обшаривая руками колючие сухие былинки, камни, пока каким-то чудом не наткнулся на холодную руку маленькой женщины в стороне от лестницы среди горелых пней и срезанных ударом веток. Он осторожно поднял ее и заковылял обратно к источнику подземного шума. Гудение из таинственной приозерной шахты помогло – без этого ориентира он забрел бы невесть в какие места. Да, очень похоже на то, что под землей работала вентиляция, чтобы охлаждать что-то спрятанное в глубине.

Становилось ясно, что никакой обратной дороги нет. Постников заметил, что Анна как будто потеряла вес. Странная легкость обхватила его руки и ноги. Но дышать при этом стало тяжелее, словно одновременно таяли гравитация и кислород. Обхватив Анну поплотнее, он зашагал на звук, нащупал носком ботинка каменный парапет, поднялся на него и встал на краю шуршащей чаши. Из нее поднимался в ровном и неторопливом ритме шорох гигантского вентилятора. Приноравливаясь к его частоте, Постников говорил шепотом:

– Плевать мы на это хотели, Аннушка. Да теперь уж все равно. Вот незадача: забыл спросить, как называется гора – да теперь уж и не у кого… Как он там говорил? Осенний вечер наступает быстрее, чем камень тонет в торфяном болоте? Ну, как говорится, за нашу советскую родину!

С неуклюжей и отчаянной решимостью Постников спрыгнул в непроглядный черный бархат, и они оба исчезли в черноте, которая даже не шелохнулась. В ту же минуту в горный склон хлопнула мертвая волна цунами, и она оказалась намного выше снеговой вершины, растаявшей в непроглядной фиолетовой пустоте.

26 глава

Ольга, часть первая

А что рассказывать? Особо-то и нечего. То время хранится в памяти не в виде непрерывной и последовательной линии, а чередой ярких картинок, случаев, поэтому рассказ о них получится скачущий, ломкий. Это будет прыгающая история, потому что рваные куски времени наслаиваются и путаются, как узоры на скомканной ткани, небрежно брошенной в сундук.

И была первая картина страшная, вторая яркая, а третья загадочная.

Световой луч медленно разрезал черную тьму, распух и превратился в светлый и шумный коридор, как в вокзальном подземном переходе. А маму на носилках положили у стены, чтобы на нее не наступали в суматохе, и она плоско и недвижно, закрыв глаза, лежала на носилках. Лицо матери было смертельно бледным в синевато-белом стылом освещении, а мимо тянулись десятки и сотни людей. С тех пор как Ольга очнулась, она не шелохнулась и не сказала ни слова. И глаз не открывала, лежала неподвижно, хотя пульс бился еле-еле, а рука была теплая. Приходилось следить, чтобы прохожие не спотыкались об нее.