Когда они обе удалились, Пия долго смотрела на закрытую дверь, и безнадежность окутывала ее, словно саван. Девочка подозревала, что сестра Уоллис не станет помогать ей, даже если представится случай. Учитывая произошедшую в день их знакомства сцену, а также занятость сестры, у нее, скорее всего, просто нет ни времени, ни желания стараться ради Пии. И девочка поплелась туда, где Эдит переодевала Аланну в чистую ночную рубашечку.
— По-моему, сестра Уоллис меня недолюбливает, — заметила Пия.
— Ну и что? — возразила Эдит. — Меня она точно не любит.
— Почему ты так думаешь?
— Слышала, как она сказала сестре Агнес, что больше не хочет приходить в отделение? Это точно из-за меня.
— Откуда ты знаешь?
— Ну, во-первых, она даже не взглянула на девочек. А во-вторых, не захотела брать Якова, хотя он у нас самый младший.
Пия нахмурилась.
— Почему? Он чудесный мальчик.
— Потому что он турок. Она сказала, что пара хочет именно белого ребенка.
— Господи! А ты что ответила?
— Спросила, зачем отдавать ребенка расистам.
Пия ахнула и захихикала.
— Молодец, — одобрила она. — Жалко, что я не такая смелая.
И впервые увидела, как Эдит улыбнулась.
Через неделю после визита сестры Уоллис Пия с Эдит спешили на игровой двор. Впервые за много недель вышло солнце, и подругам не терпелось глотнуть перед ужином свежего воздуха. Пия пробежала вслед за Эдит вниз по лестнице, пересекла лужайку в сторону реки, огибая островки тающего снега и проплешины слякоти. Другие дети гуляли по двору, перепрыгивали лужи и носились вдоль забора. Сестра Эрнестина стояла у дверей на страже, готовая отчитать любого, кто испачкается или промочит ноги.
Пия и Эдит направились прямо к дальнему углу двора, в негласном стремлении отойти подальше от приюта и бдительных глаз сестры Эрнестины. Когда они добежали до забора, Пия схватилась за прутья и устремила взгляд на реку, мечтая выбраться на скалистый берег и дойти по нему до города. Река казалась глубокой и холодной, и в воздухе висел запах грязной коричневой воды, железа и мокрого камня. Пия глубоко вдохнула, закрыла глаза и подставила лицо солнцу. С самого Дня благодарения стояла ужасная погода с ежедневным снегом или ледяным дождем. Порой казалось, что солнце больше никогда не выглянет. И вдруг этим утром оно прорвалось сквозь тучи. Девочки целый день ждали возможности выйти на улицу, и Пия собиралась нежиться в лучах солнца как можно дольше. В ветвях обрамляющих двор сосен верещали голубые сойки, вдалеке свистел паровоз. Если забыть о прохладном ветре, по-настоящему пахло весной.
Пия повернулась к Эдит.
— Если я еще… — начала она, но осеклась. Она хотела сказать: «Если я еще буду здесь через месяц», но вспомнила, что не говорила Эдит о своем намерении уйти.
Пия без конца спрашивала сестру Агнес, не приняла ли наконец мать Джо решение отпустить ее, но больше никому не говорила о своих надеждах, опасаясь спугнуть удачу. Кроме того, у них с напарницей только-только наладились дружеские отношения, и девочка не хотела их портить. Узнай Эдит, что Пия рассчитывает покинуть приют, она снова отдалилась бы от нее. Да и вообще, какой смысл заводить этот разговор, если ответ сестры Агнес всегда был один и тот же: «Когда мать Джо решит тебя отпустить, ты узнаешь об этом первой».
Пия прочистила горло и снова начала:
— Когда потеплеет, можно выносить детей на воздух. Всё лучше, чем в душном помещении.
— Их разрешается выносить на улицу только в самые знойные дни, — возразила Эдит. — Потому что тогда в отделении жарко как в бане, а окна открывать нельзя.
Пия вздохнула:
— Ну еще бы.
«Нам ничего нельзя», — подумала она.
— Слушай, — окликнула ее Эдит, — а кто это там на качелях?
Пия повернулась ко двору.
На качелях, опустив голову, сидел юноша лет четырнадцати-пятнадцати; каблуки его башмаков елозили по слякоти, сгребая грязь во влажную кучу.
Пия ахнула.
Не может быть.
Она побежала к качелям, потом остановилась, зажмурилась, и снова посмотрела, не веря своим глазам. Да нет, это не он. Длинные жидкие волосы, худое лицо. Может, из-за потрясения от потери семьи и заточения в приюте у нее начались видения? Но тут парень поднял голову, и сомнений у нее не осталось.
— Финн!
Он с несчастным видом повернулся к ней, глаза у него расширились, и он вскочил на ноги.
— Пия! Что ты здесь делаешь?
Ноги у девочки чуть не подкосились. Безусловно, это его голос, его выговор, его манера произносить ее имя.
— Ты жив! — воскликнула Пия.
— Ага. И счастлив, что ты тоже выкарабкалась.
Пия жадно вглядывалась в знакомые карие глаза и неизменную озорную полуулыбку. Однако на лице Финна лежала печать горя, отчего он казался старше своих лет.
— Но я все это время думала, что ты умер! — призналась Пия.
— Не-а, — сказал он. — Пока нет.
Девочка прижала ладонь к дрожащим губам.
— Не верится, что это ты.
— Да я это, я. И знаешь, подруга, мне тоже не верится. Но я жутко рад тебя видеть.