Сироты вечности

– Он утонул, моя дорогая, – продолжала Нина. – Бедный Роджер бросился в океан с того самого парохода, на котором плыл назад, в Англию. Так странно. А ведь перед этим он написал мне письмо с предложением выйти за него замуж. Ужасно печальная история, правда, Мелани? И почему он так поступил, как ты думаешь? Наверное, мы никогда не узнаем правды.

– Наверное. – Я кивнула и мысленно отдала приказ коридорному нажать на спусковой крючок.

Но… ничего не произошло.

Я быстро глянула вправо. Молодой человек поворачивал голову ко мне. Я ему этого не велела! Его вытянутая рука с револьвером двигалась в мою сторону равномерно, как кончик флюгера, подгоняемый ветром.

Нет! Я напряглась так, что у меня на шее вздулись жилы. Движение замедлилось, но не остановилось, пока ствол не оказался направленным мне в лицо. Нина рассмеялась. Этот звук почудился очень громким в маленькой комнате.

– Прощай, Мелани, дорогая моя. – Она снова рассмеялась и кивнула молодому человеку.

Я не отрываясь смотрела в черное отверстие. Курок щелкнул по пустому патроннику. Еще раз. И еще.

– Прощай, Нина. – Я улыбнулась и вытащила из кармана плаща длинноствольный пистолет Чарльза.

Отдача от выстрела ударила меня в грудь, комната заполнилась синим дымом. Точно посередине лба Нины появилась маленькая дырка, меньше десятицентовой монеты, но такая же аккуратная, круглая. Какую-то долю секунды Нина продолжала стоять, словно ничего не произошло, потом покачнулась, ударилась о высокую кровать и упала ничком на пол.

Я повернулась к коридорному и заменила его бесполезное оружие своим древним, но ухоженным револьвером. Я только сейчас заметила, что мальчишка немного моложе, чем был когда-то Чарльз. И волосы у него почти такого же цвета. Я наклонилась и слегка коснулась губами его губ.

– Альберт, – прошептала я, – в револьвере еще четыре патрона. Патроны всегда надо считать, понял? Иди в холл. Убей администратора. Потом застрели еще кого-нибудь – ближайшего, кто к тебе окажется. А после этого вложи ствол себе в рот и нажми на спуск. Если будет осечка, нажми еще раз. Револьвер спрячь, никому не показывай, пока не окажешься в холле.

Мы вышли в коридор. Там царила паника.

– Вызовите «скорую»! – крикнула я. – Произошел несчастный случай. Вызовите «скорую», кто-нибудь!

Несколько человек кинулись выполнять мою просьбу. Я покачнулась и прислонилась к какому-то седовласому джентльмену. Люди толпились вокруг, некоторые заглядывали в номер и что-то кричали. Вдруг в холле раздался выстрел, потом другой, третий. Паника и суматоха усилились, а я тем временем проскользнула к черной лестнице и через пожарный выход выбежала на улицу.

Прошло много времени. Теперь я живу на юге Франции, между Каннами и Тулоном, но, к счастью, не слишком близко от Сен-Тропе.

Из дому я выхожу редко. Необходимые покупки делают Анри и Клод. Иногда я позволяю им вывезти себя в Италию, к югу от Пескары, что на берегу Адриатического моря. Но и эти поездки становятся все реже.

В холмах за моим домом раскинулось брошенное аббатство, до него рукой подать, и я часто прихожу туда посидеть среди развалин и диких цветов. Я думаю об одиночестве и воздержании, а также о том, насколько одно зависит от другого – самым роковым, жестоким образом.

Я чувствую себя помолодевшей. Хочется верить, что это из-за климата и свободы, а вовсе не следствие той последней Подпитки. Но порой мне грезятся знакомые улицы Чарлстона и оставшиеся там люди. Это голодные грезы.

Иногда я просыпаюсь от голосов, когда мимо моего дома на велосипедах проезжают девушки, направляющиеся на молочную ферму. В такие дни утро кажется мне особенно теплым. Я поднимаюсь, завтракаю и иду к развалинам аббатства, сижу на лугу, вдыхаю аромат белых цветов, и больше мне ничего не нужно – лишь сидеть здесь и радоваться тишине и солнцу.

Но в другие дни, холодные и темные, когда с севера наплывают тучи, я вспоминаю бесшумное акулье тело подводной лодки, рассекающей темные воды залива, и думаю: не напрасно ли мое добровольное воздержание? Не осуществят ли те, кто грезится мне в моем одиночестве, собственную колоссальную, последнюю Подпитку?

Сегодня тепло. И я счастлива. Но мне одиноко. И я очень-очень проголодалась…

Любовь-Смерть

Посвящается Ричарду Гаррисону и Дэну Петерсону, добрым друзьям, добрым товарищам по путешествиям

Благодарности

Хочу выразить признательность следующим людям.

Ричарду Гаррисону – моя глубокая благодарность за сокровищницу книг, документальных материалов и личных знаний о Битве на Сомме, а также за памятный разговор на нормандском побережье дождливым августовским днем, послуживший первым толчком к написанию повести.

Дэну Петерсону – двойная благодарность за страстный интерес к культуре сиу (отчасти передавшийся автору) и за совместные прогулки по садам Японии, улочкам Гонконга и каналам Бангкока в поисках сюжета.