Система Ада

Послышались голоса — два женских и один мужской. Последний принадлежал капитану Галактионову, а женские — рулевым Здоровых и Зотовой, то есть Кате.

Матери-героини имели право докладывать начальству лаконично и лежа.

— Мать-героиня Штукина. Есть возможное зачатие!

— Мать-героиня Селезнева. Есть возможное зачатие!

— Мать-героиня Долотуева; Нет возможного зачатия.

— Почему? — повысила голос Здоровых.

— Впередсмотрящий не возбудился.

— Впередсмотрящий Ложкин! — возмутился Галактионов. — В то время, как товарищи проявляют рвение и размножательный героизм, вы плететесь в хвосте социалистического соревнования? Позор! В бой пойдете последним.

— Мать-героиня Симонян. Есть возможное зачатие!

— Мать-героиня Дмитриева. Есть возможное зачатие!

— Сашка! — воскликнула Катя и заткнула свой последний звук ладонью.

Миша сел на нарах и взглянул вниз. Конечно, постельное задание есть тоже боевое задание, но увидеть своего возлюбленного, успешно выполнившим его с какой-то матерью-героиней, которую он увидел впервые, да еще с возможным зачатием, Кате было неприятно.

Когда все тайны Эроса вывернулись наизнанку, капитан Галактионов зычно скомандовал:

— Экипаж встать! Поздравляю вас с успешным окончанием размножения. Выходи строиться.

ГЛАВА 8

Какая бы страшная ни велась пальба, выстрелить лампочку здесь считалось таким же святотатством, ка в наземной войне напасть на Красный Крест. И вдруг кто-то это сделал. Маленькое местное светило сагонизировало в долю секунды яркой вспышкой и сколлапсировало. Метрах в сорока осталась желтеть самая слабенькая лампочка из шести, освещавших этот обширный грот.

И тут же в жутком полумраке теней сосед Шмид справа охнул, засучил ногами по камням насыпного бруствера и, оставив винтовку на месте, сполз на Мишу, судорожно схватил его за плечо и потянул вниз.

Они оказались в классической позе бойца, умирающего на коленях соратника.

В этом немыслимом подземелье одна нелепость громоздилась на другую невероятность. Прошел уже месяц плена и войны, а может, и больше, но до сих ни к чему привыкнуть было невозможно, хотя даже сны снились местные. И вот опять смерть.

Чужая кровь на ладонях была липкой, теплой и противной. У тихого парнишки, за все время не проронившего тут, кажется, ни слова, дырка для излета души оказалась не для надгробной фотографии. Пуля угодила в глаз. А при таком освещении — точно кто-то проковырял грубую дырку в сером комке теста.

Вот жил чувачок, ел, пил, спал, размножался по команде и по команде постреливал. Света божьего не видел и второй сигнальной системой, то есть речью, не пользовался. А сейчас просто умрет. Но ведь это, черт побери, венец творения! Это же сложнейший мыслящий организм, гораздо умнее и сложнее и симпатичнее той маленькой свинцовой дуры, которая прекратила эту жизнь.

— Эй, парень… — растерялся Миша, поддерживая затылок соэкипажника.

Что было делать? Задавать идиотский вопрос «Что с тобой?» Оттаскивать в тыл? Звать санитаров? Может быть, звать, но Миша растерялся.

Они уже, наверное, полдня вели довольно ленивую перестрелку в месте, похожем на настоящий фронт. Грот размером со зрительный зал Большого театра, но при высоте потолка, поддерживаемого несколькими мощными колоннами, метра в четыре был ровно напополам разделен черноструйной речкой Летой. С их стороны три лампочки и с дудковской столько же. Сели за каменные брустверы с утра и давай, нажимая спусковой крючок не чаще, чем раз в полчаса, валять друг в друга. Перед началом боевой операции капитан Галактионов, конечно, говорил о предстоящей горячей и героической битве за важный стратегический плацдарм, при которой, однако, нельзя было забывать и об экономии патронов. Но и тут потери.

Миша беспомощно огляделся. Неподалеку смутно чернели силуэты еще одного впередсмотрящего, опасно высунувшего голову из-за каменной защиты, лежащего, обняв приклад, и выставившего винтовку чуть ли не вертикально. То ли спит, то ли уже никогда не проснется.

— Товарищ, то… варищ, — пробулькал горлом умирающий у него на руках.

— Что? Что?! — чуть не закричал Шмидт в отчаянии от своей и всеобщей беспомощности.

— Скажи моим… Я умираю, но не сдаюсь. Дело Зотова живет и побежда…

— Я все скажу. Кто твои родители, как их зовут, парень?

— Скажи, что каждая капля крови — это шаг к победе…

— Заткнись, мудак. Я сейчас…

Он понял, что должен его куда-то тащить, как-то спасать. Ведь не может же так быть, чтобы человека лет двадцати или трех-четырех, как тут они считают, не может же быть, чтобы так запросто…

Парень захрипел и судорожно выгнулся всем телом.

— Товарищ, родина и Зотов нас не забудут. Да здравствует…

— Как звать-то тебя?

— А звать меня впередсмотрящий Па… Па… Человек снова задрожал и выгнулся в агонии, но губы его продолжали шевелиться. «Солнышко светит ясное, здравствуй…» — разобрал Миша слова, звучавшие все тише и тише, словно впередсмотрящий бодрым строевым шагом удалялся в страну прекрасную вечного счастья, где светит солнышко и сам Зотов раздает всем шоколадки.