Система Ада

Катя оглянулась на второго раненого. Тот, кажется, уже спал, посапывая.

— Тебе, как и тому, вообще-то положено лежать тут три дня, но я не хочу, чтобы ты старел. Завтра же или сегодня… Дай, посмотрю, как там у тебя заживает.

Она приподняла одеяло и не могла не заметить его неисчезавшего возбуждения. Мише стало сладостно, приятно от того, что она видит. Он уже еле сдерживался.

— Нет, тут слишком темно, — прошептала Катя и осторожно коснулась кончиками пальцев напряженной мужской плоти, потом осторожно ее поцеловала и подняла глаза. — Да, мой милый?

Миша кивнул и закрыл глаза. Все произошло очень быстро. Непонятное ускорение времени не давало растянуть удовольствие, но кульминация была необыкновенно сильной.

Катя облизнула губы и прилегла рядом с ним, уютно уткнувшись носом ему куда-то в шею.

— Тебе понравилось, Миш?

— Я люблю тебя, Катя.

— Я давно это чувствую… знаю. Только…

Он ощутил, как слеза с ее ресниц перекатилась ему на кожу.

— Миша, ты можешь послать меня куда подальше, потому что я сука и дешевка. Я, кажется… беременна… от Сашки. Когда ты нас охранял возле бельевой, вот тогда…

— Я же сказал, Кать. Я тебя люблю.

— Ты не оттолкнешь меня?

— Нет.

— Здесь невозможно сделать аборт. Когда начальству станет ясно, что у меня будет ребенок, меня пошлют сюда, чтобы побыстрей родить.

Он повернулся, насколько ему позволяло ранение, и обнял несчастную, разрыдавшуюся уже в голос девушку.

— Кать, нам просто ничего не остается, как поскорее спасаться. Со всеми грехами, детьми и убитыми друзьями.

— Мы должны спастись. — Да, я обещаю.

Поспав минут пять, к собственному удивлению, Миша снова был готов к любви. Теперь у него была женщина. На нем лежала ответственность не только за свою неудавшуюся жизнь, но и за жизнь Катерины и того незнакомого существа, которое зрело в ней. Но только прибавляло сил. Окажись он сейчас с перочинным ножиком перед той бетонной пробкой, загнувшей выход, он бы не отчаивался, а начал ковырять многометровый, непробиваемый бетон.

Шмидт пролежал в госпитале довольно долго. Никто из родного экипажа о нем не беспокоился. Боец стал с удовольствием забывать о стрельбе, штыковых упражнениях и строительстве оборонительных укреплений. Катя держала его при себе и делала это все откровеннее. Сначала они занимались любовью украдкой — в бельевом гроте или в полуодетом виде где-нибудь в неосвещенном коридоре. Потом рулевая Зотова стала наглеть.

Все врачи госпиталя жили в одном сравнительно удобном гроте. Имели отдельные солдатские кровати. Она приводила туда Мишу и, если там кто-нибудь находился, просто велела тому выметаться и не появляться в течение часа, то есть трижды стократного медленного произнесения ритуальной формулы зотовского подземелья.

Однажды Михаил возвращался в свою палату после очередного свидания, и его остановил незнакомый капитан, переведенный на долечивание из грота быстрого времени и возвращавшийся в тот момент из грота для отправления естественных социалистических мирных надобностей.

— Товарищ впередсмотрящий Шмидт!

Миша не стал принимать стойки «смирно», отдавать какую-нибудь честь и выкрикивать приветствие. Ему передавались Катины вседозволенность и дисциплинарное наплевательство. Он обернулся, подбоченился и проронил:

— Ну?

Намного более старший по званию заискивающе улыбнулся бывшему дудковскому шпиону и доверительно, точно предлагая раскумариться незаконной дурью, прошептал:

— Дело Зотова живет и побеждает.

— Ну?

— Товарищ впередсмотрящий; в условиях победоносного завершения решающего этапа освободительной войны и навстречу историческим решениям восемнадцатого съезда зотовской партии, можно мне попросить?

— Чего?

— Я боевой офицер. Воюю, проливая свою горячую кровь, не щадя сил за дело…

— Что вам надо, товарищ капитан?

— Можно вас попросить? Вторую звездочку и звание «Дважды Зотовский герой Советского Союза».

— Но я здесь при чем? — Шмидт изумился и даже начинал злиться.

— Всегда готов к борьбе за дело Зотова, — сорокалетний и не сумасшедший по виду мужчина щелкнул камешками под ногами, приложил руку к больной перевязанной голове и ушел.

Миша пожал плечами и похромал себе дальше. В тот же день, снова увидевшись с Катей, он сообщил ей об этом странном разговоре с офицером и сделал логическое предположение:

— Катюш, я думаю, что этот орденоносный псих подошел ко мне из-за тебя. Все, наверное, уже знают о наших отношениях. Тебя тут боятся из-за фамилии.

— Я знаю, Миш, но я… я сама боюсь этого своего блатного положения. Мне тут все оказывают почтение, я это принимаю и боюсь, что будет дальше. За кого они меня принимают? За живое воплощение Зотова?

— А ты не пробовала выйти на этого Зотова непосредственно? Если, конечно, он вообще существует. Эти портреты. Я уже насчитал три портрета Ленина — У чекистов, в конференц-гроте и у вас. Видел два портрета Сталина. И под каждым подписано, что это Зотов.

— Я пробовала заговорить об этом. Как пообщаться с Зотовым. А на меня смотрят так — ага, будто сама не знаешь, проверяешь нас.

— Но он существует, как ты думаешь?