Система международных отношений. Нации в борьбе за власть

Вторя Августу и его преемникам на троне Римской империи, Уинстон Черчилль, будучи премьер-министром Великобритании, выразил свою тревогу по поводу иной ситуации, в которой оказалась Великобритания в этом отношении. Он высказался по этому поводу в своем радиообращении от 22 марта 1943 года:

Одна из самых мрачных тревог, которая одолевает тех, кто заглядывает на тридцать, сорок или пятьдесят лет вперед, а в этой области будущее видно слишком ясно, — это сокращение рождаемости. Через тридцать лет, если нынешние тенденции не изменятся, уменьшившемуся трудоспособному и боеспособному населению придется содержать и защищать почти вдвое больше стариков; через пятьдесят лет положение будет еще хуже. Если наша страна хочет сохранить свое высокое место и выжить в качестве великой державы, способной удержать свои позиции под внешним давлением, необходимо всеми средствами поощрять наших людей к созданию больших семей.

Национальный характер

Из трех человеческих факторов качественного характера, влияющих на национальную мощь, национальный характер и национальная мораль выделяются как своей неуловимостью с точки зрения рационального прогноза, так и своим постоянным и зачастую решающим влиянием на вес, который нация способна положить на чашу весов международной политики. Нас не интересует вопрос о том, какие факторы ответственны за развитие национального характера. Нас интересует лишь тот факт — спорный, но, как нам кажется, неоспоримый — что определенные качества интеллекта и характера встречаются чаще и ценятся выше в одной нации, чем в другой. Эти качества отличают одну нацию от других и демонстрируют высокую степень устойчивости к изменениям. Несколько примеров, взятых наугад, проиллюстрируют этот тезис.

Разве это не неоспоримый факт, что, как отмечали Джон Дьюи и многие другие, Кант и Гегель так же типичны для философской традиции Германии, как Декарт и Вольтер для французского ума, как Локк и Берк для политической мысли Великобритании, как Уильям Джеймс и Джон Дьюи для типично американского подхода к интеллектуальным проблемам? И можно ли отрицать, что эти философские различия являются лишь выражением, на самом высоком уровне абстракции и систематизации, фундаментальных интеллектуальных и моральных черт, которые проявляются на всех уровнях мышления и действия и которые придают каждой нации ее безошибочное своеобразие? Механистическая рациональность и систематическое совершенство философии Декарта появляются в трагедиях Корнеля и Расина не реже, чем в рационалистическом. Они вновь появляются в стерильности академического формализма, который характеризует большую часть современной интеллектуальной жизни Франции. Они вновь появляются в десятках мирных планов, логически совершенных, но неосуществимых, в которых преуспело французское государство в период между двумя мировыми войнами. С другой стороны, черта интеллектуального любопытства, которую Юлий Цезарь обнаружил у галлов, на протяжении веков оставалась отличительной чертой французского ума.

Описание американского национального характера, как оно вытекает из «Демократии в Америке» де Токвиля, не потеряло своей актуальности из-за вмешательства более чем столетия Нерешительность американского прагматизма между неявным догматическим идеализмом и упованием на успех как меру истины отражается в колебаниях американской дипломатии между «четырьмя свободами» и Атлантической хартией, с одной стороны, и «дипломатией доллара», с другой.

Существование и стабильность китайского национального характера вряд ли можно отрицать. Что касается России, то сопоставление двух опытов с разницей почти в столетие станет ярким доказательством устойчивости определенных интеллектуальных и моральных качеств.

Бисмарк писал в своих мемуарах: во время моего первого пребывания в Петербурге в 1859 году у меня был пример еще одной русской особенности. В первые весенние дни у всех придворных был обычай прогуливаться в Летнем саду между Павловским дворцом и Невой. Там император заметил часового, стоявшего посреди травы; на вопрос, почему он там стоит, солдат мог ответить только: «Таков мой приказ». Этот вопрос обсуждался при дворе и дошел до слуг. Один из них, пожилой пенсионер, выступил вперед и заявил, что его отец однажды сказал ему, когда они проходили мимо часового в Летнем саду: «Вот он, все еще стоит, охраняя цветок; на этом месте императрица Екатерина однажды заметила подснежник, расцветший необычно рано, и приказала не срывать его». Это повеление было исполнено: на этом месте поставили часового, и с тех пор он стоит там круглый год. Подобные истории вызывают у нас смех и критику, но они являются выражением той элементарной силы и упорства, от которых зависит сила русской натуры в ее отношении к остальной Европе. Это напоминает нам о часовых во время наводнения в Санкт-Петербурге в 1825 году и на Шипкинском перевале в 1877 году; не получив облегчения, первые утонули, вторые замерзли насмерть на своих постах.