Система «Спаси-Себя-Сам» для Главного Злодея. Том 2

Бодрствующий Ло Бинхэ никогда не стал бы так тараторить, теряя достоинство, – лишь в сновидении, которое он создал для себя, он мог решиться на такой длинный и сбивчивый монолог. Оттолкнуть его сейчас было всё равно отвесить оплеуху юной барышне, которая только что набралась мужества, чтобы, трепеща, позвонить старшей сестрице-утешительнице[50] и выплакать ей горести своего раненого сердечка, – как ни крути, а это чересчур жестоко.

Однако, как бы искренне Шэнь Цинцю ни был тронут этим признанием, он не мог не прочувствовать всю абсурдность ситуации. Посудите сами, что может быть нелепее, чем обнаружить, что парень, от которого ты столько лет убегал со всех ног, не только не собирается тебя убивать, но желает сделать нечто противоположное? Но жаждет он его грохнуть или трахнуть – разница невелика: Шэнь Цинцю всё равно намерен спасаться от подобной перспективы со скоростью света.

Один пять лет обнимает бездыханное тело того, с кем тщетно жаждет встречи; другой же готов на всё, чтобы держаться от него подальше, и всё же его не покидает чувство, что судьба то и дело сводит их вновь.

Шэнь Цинцю стоило немалых усилий приподнять занемевшую руку, чтобы, несколько раз сжав пальцы в кулаки для расслабления напряжённых мышц, в конце концов со вздохом опустить ладонь на макушку человека, который теперь был ощутимо выше него самого.

«Вашу ж мать, я проиграл!» – пронеслось у него в голове.

Сколько бы сестричек ни крутилось вокруг этого превосходного тёмного жеребца, не исключено, что он так и остался девственником. Теперь, когда Шэнь Цинцю воочию увидел, до какого состояния довёл себя Ло Бинхэ, добить его было бы слишком бесчеловечно, не так ли? Да, он без боя сдался этому Ло Бинхэ, всё оружие которого заключалось в его горьком одиночестве, а союзником выступило сострадание самого Шэнь Цинцю.

Ло Бинхэ тотчас перехватил его руку. Ощутив лёгкую неровность кожи тыльной стороной ладони, Шэнь Цинцю взглянул на руку ученика, обнаружив, что это – шрам от раны, оставленной его мечом.

Поначалу он никак не мог взять в толк, откуда на теле его ученика столько шрамов, и тут до него дошло. Той ночью в Цзиньлане Ло Бинхэ долго играл с ним в кошки-мышки, прежде чем наконец припереть к стене. Тогда-то Шэнь Цинцю и ткнул в него мечом – а Ло Бинхэ перехватил лезвие Сюя голой рукой, заработав этот самый порез.

Что же до другого шрама, у сердца, то тем более не следовало забывать об этом: он был оставлен, когда Шэнь Цинцю, тесня ученика к краю пропасти, сам того не желая пырнул его мечом.

Если подумать, всякий раз, когда он обращал меч против Ло Бинхэ, тот даже не пытался уклониться, без колебаний принимая удар. Потому-то именно этим всё и заканчивалось, хотя оба раза Шэнь Цинцю вовсе не желал ранить ученика. И вместо того, чтобы уврачевать свои раны, Ло Бинхэ, похоже, пальцем не шевельнул ради их исцеления – нет, он намеренно сохранял их, словно драгоценные реликвии.

Не так давно Шэнь Цинцю охотно поверил бы, что Ло Бинхэ лелеет эти шрамы, чтобы тем самым подпитывать жажду мести, но нынче он больше не мог закрывать глаза на прискорбную действительность.

Читая это безразмерное произведение, а позже пестуя главного героя, Шэнь Цинцю никогда не подозревал в нём столь чистого и невинного сердца. После того, как страстный любовник оригинального романа пал жертвой нежных чувств к существу своего пола, про звание «жеребца» можно было благополучно забыть – отклонившись в развитии куда-то не туда, он кончил тем, что стал уязвимее неопытной девы, беззаветно страдающей от любой обиды и при этом упивающейся своими муками.

А может, прежде он не замечал в своём ученике этой черты, потому что предпочитал об этом не задумываться? В конечном итоге Шэнь Цинцю так и продолжал считать Ло Бинхэ главным героем книги, сознательно сохраняя между ними дистанцию, и лишь от случая к случаю нисходил до того, чтобы уделить ему внимание, – в результате книжный образ обрёл над восприятием Шэнь Цинцю такую власть, что он вопреки всему притягивал живого человека к этой стереотипной модели.

Поэтому, оказавшись лицом к лицу с таким вот Ло Бинхэ, он ощутил невыносимую неловкость – по правде говоря, он понятия не имел, что же ему теперь делать.

Страдая от мучительного беспокойства, он не обратил внимания на тень кривой ухмылки, зародившейся в уголке губ Ло Бинхэ.

Глава 12. Чжучжи

Очнувшись ото сна, Шэнь Цинцю перво-наперво узрел натянутую над ним белоснежную кисейную занавесь. Кто-то вошёл и, осторожно затворив дверь, шёпотом поинтересовался:

– Вы уже проснулись?

Повернув голову, Шэнь Цинцю бросил на него взгляд краем глаза.

Приглушённое сияние светильников ещё выгоднее, чем холодный свет луны, обрисовывало тонкое изящество черт незнакомца. В уголках его губ пряталась улыбка, ясное чело лучилось одарённостью, но самым поразительным в его внешности были глаза – в них светились нежность и живой ум.

Теперь-то Шэнь Цинцю понял, где он прежде видел этот взгляд. Подобную чистоту этим глазам могли придать лишь воды озера Лушуй.