Сить — таинственная река

Целыми днями Гусь валялся в сарае или бесцельно бродил по деревне. Он ни с кем не разговаривал, все его раздражало. В эти дни он острее, чем когда бы то ни было, ощущал внутреннюю потребность покинуть деревню, где все опостылело, где не осталось верных друзей. С тоской он думал о том, что предстоит вот так терпеть и жить еще целый год, долгий год!..

Как-то раз, когда Гусь бродил возле старой кузни, его окликнул комбайнер Иван Прокатов.

— Чего надо? — неприветливо отозвался Гусь.

— Давай, Гусенок, лети сюда! — помахал рукой Прокатов. — Да шевели костылями-то!..

Но Гусь не ускорил шаг. Лениво, вразвалочку он приблизился к Прокатову, скользнул равнодушным взглядом по шестеренкам и цепям, что лежали на разостланном брезенте, и снова хмуро спросил:

— Ну, чего надо?

Прокатов, коренастый и низкорослый, с лицом широким и добродушным, глянул на Гуся из-под выгоревших бровей и не то осуждающе, не то шутя сказал:

— Экой дубина вымахал, а ходишь — руки в брюки! Гусь и в самом деле был на полголовы выше комбайнера.

— Ну и что? — с вызовом сказал Васька.

— Да ничего. Пособи-ко мне маленько! — и подал гаечный ключ. — Я уж хотел к тетке Дарье на выучку идти — поглядеть, как она с одной-то рукой по хозяйству управляется. У меня вот две руки, а не хватает! Другой раз хоть ногами ключи держи.

— Давай пособлю, — пожал плечами Гусь.

— Вот эту гайку держи! — указал Прокатов. — А то она провертывается, — и полез в чрево полуразобранного комбайна.

За первой гайкой последовала вторая, за второй третья.

— Вишь как ловко вдвоем-то! — удовлетворенно бормотал Прокатов. — Теперь вот здесь нажми… Стой, стой! Полегче! Ишь силы накопил…

Гусь засопел.

— Волчонка-то, поди, жалко?

— А ты что думаешь? Конечно, жалко!

— Верно, жалко, — согласился Прокатов. — Безобидный был зверенок. Вдвойне жалко, что от паскудного человека пропал.

Участие Прокатова тронуло Гуся, но он сказал:

— Вот ты знаешь, что Аксенов — паскудный человек, и Пахомов знает, а ничего не делаете. — Гусь вздохнул. — А еще коммунистами называетесь…

Прокатов высунул голову из комбайна и сдержанно сказал:

— Ты, парень, такими словечками не козыряй. Мал еще.

— А что, я неправду сказал? Аксенов — пьяница, Аксенов — вор. Все вы это знаете, а он как был бригадиром, так и остался. На ваших глазах пьет и пьет!

Прокатов соскочил на землю, вытер руки тряпкой, закурил.

— Скоро Аксенова будут судить, — сказал он.

— «Будут»! — усмехнулся Гусь. — Потому что моя мамка про телку все узнала.

Прокатов нахмурился, сдунул с папиросы пепел.

— Мать у тебя молодец. Правда, когда она сказала зоотехнику о мясе, которое дал тебе Толька, зоотехник да и председатель колхоза уже всё знали. Но дело не в этом. Аксенов и раньше творил махинации, за которые можно было его привлечь к ответу.

— Тогда почему же не судили?

— Почему?.. Потому что у нас есть немало других мер, других способов исправить оступившегося человека.

— То-то вы здорово исправили Аксенова!

— А ты не смейся. Все, что можно было, мы сделали, но Аксенов оказался неисправимым. Только когда мы убедились в этом, дело передали в суд… Но хватит об Аксенове. Поговорим-ко лучше о тебе.

— Чего обо мне говорить?

— Разве нечего? Видишь ли, иногда неловко бывает на тебя смотреть: большой парень и силенка есть, а к делу — боком.

— Я на каникулах. Что хочу, то и делаю.

— Витька Пахомов тоже на каникулах, а каждый день на покосе.

Если бы Прокатов не упомянул о Витьке, Гусь, может быть, и поддержал бы разговор. Но Витька, поставленный в пример, — это задело самолюбие Гуся.

— Плевать я на него хотел! Приехал в деревню, вот и пусть работает. А я здесь жить не собираюсь.

— Вон как! Куда же ты денешься?

— Это мое дело.

— Зря горячку порешь.

— Не думай, не пропаду!

— Эх, молодо-зелено! От себя, парень, никуда не уйдешь. Поразмысли маленько, в душе у себя покопайся…

Но Гусь не дослушал. Засунув руки в карманы, он независимой походкой направился к деревне.

— Скучно будет — заглядывай! — крикнул вслед ему Прокатов. — Поговорим, да и пособишь маленько…

Гусь не отозвался.

20

Как ни тяжко было горе Гуся, но время брало свое: боль утраты постепенно утихала, только на душе по-прежнему было пусто и холодно. Не зная, чем заполнить эту пустоту и как скоротать долгие летние дни, Гусь задумал сделать настоящий большой лук по чертежам, которые случайно попались на глаза в одном из старых журналов «Пионер», взятых у Сережки еще в прошлом году. И стрелы Гусь решил сделать настоящие, с наконечниками из медной трубки. Какое ни есть, а все же дело!

Гусь подыскал в лесу полдесятка подходящих можжевельников, вырубил их, очистил от коры и положил на печку сушиться. А пока заготовки сохнут, начал мастерить стрелы. За этим занятием и застал его Сережка в воскресный вечер.

— Витька Пахомов сейчас на Вязкую старицу пойдет! — крикнул он с порога. — Пошли?

— Ну и что? Пускай идет.

— Так он же охотиться будет!

— Пускай охотится.

— Да ты хоть поглядел бы, какое у него ружье, ласты! — И, понизив голос, добавил: — Может, мы сами такое сделаем. И ласты можно бы склеить…

И Гусь клюнул на эту удочку.