Сить - таинственная река

три, не меньше. А если и меньше, то я все равно раньше как через три недели не управлюсь. Ну вот. Если ты

каждый день с утра до вечера будешь работать со мной здесь, да не шаляй-валяй, а с умом, помощник из тебя

получится. Тогда я со стороны и просить никого не буду. Вот и решай.

— А на ремонте работать — это бесплатно?

— Почему бесплатно? Деньги пойдут. Заработок, конечно, не велик. Зато потом, на уборке, можно так

давануть — по пятерке в день выходить будет! Какая, конечно, погода. А хлеба нынче хорошие.

— Я согласен.

Прокатов посмотрел в глаза Гуся и сказал:

— Но смотри — впопятную ни-ни!..

— Знаю. Только как бригадир? Может, он не согласится?

— Бригадиру это на руку, рад будет. Вдвоем-то мы эту гробину скорее на колеса поставим... Я сам с

Пахомовым поговорю.

— Это бы лучше, — обрадовался Гусь. — А то сено загребать да копны носить что-то неохота...

— Верно решил, — поддержал Прокатов. — Ты — парень, и не о граблях думать надо, а о машине.

Надежней! — он смял окурок, отбросил в сторону. — Так, когда выйдешь на работу? Завтра?

— А чего тянуть? Я хоть сейчас могу. Делать-то мне нечего.

— Тогда скидывай рубаху и — поехали! Время, оно не идет — бежит!..

Едва поезд замедлил ход, Толька спустился на подножку и соскочил на землю. Он окинул беглым взглядом

пассажиров, которые толпились на полустанке, и, не заметив среди них знакомых, напрямик, полем, побежал в

деревню. В руках у него была сотка с одеждой, а в одежду завернута самая драгоценная вещь — транзисторный

приемник «Альпинист».

Обладателем транзистора Толька оказался случайно. Мать, слезно умолявшая Тольку никому не говорить, что

лицо ему разбил отец, видно, решила задобрить сына и в первый же приезд оставила ему двадцать пять рублей на

«питание и гостинцы».

Но кормили в больнице неплохо, а в город не отпускали, и истратить деньги было решительно не на что.

И вот как-то раз в палату заглянул щеголеватый парень. Он показал изящный бело-голубой ящичек, из

которого тихо лилась приятная музыка, и спросил:

— Транзика никому но надо? По дешевке отдам. А то меня выписали, а валюты нету...

Никому в палате приемник не был нужен. Толька спросил:

— За сколько продашь?

— Пара червонцев. Он совсем новый!

Толька подал деньги и бережно принял в свои руки покупку.

Сейчас Тольке очень хотелось достать «Альпиниста» из сетки, но домой он шел прямой тропкой и боялся, как

бы в кустах да в лесу не повредить такую хрупкую вещь. Да и батарейки сесть могут, а потом где их достанешь?

До Сити Толька пробежал одним духом, а у реки задержался — захотелось пить.

Жаркая погода стояла давно, и Сить обмелела. Здесь, где обычно переходили ее вброд, теперь можно было

пройти по камням, не замочив ног. Толька встал на четвереньки, потянулся губами к воде, но увидел свое

отражение и снова, уже в который раз, стал рассматривать нос.

Да, нос теперь совсем не такой, как прежде. Раньше он был с седловинкой, чуть вогнутый, а сейчас —

совершенно прямой. От этого лицо стало чуть ли не красивей. Правда, следы от швов еще видны, но хирург сказал,

что со временем они исчезнут.

Насмотревшись на нос, Толька припал к прохладной речной воде. Пил он долго, удивляясь, насколько вода

Сити вкусней городской, водопроводной, которая так сильно отдаст хлоркой; потом перешел реку и побежал

дальше.

Из письма матери Толька знал решение суда, и в пареньке боролись два чувства — ощущение собственной

свободы и жалость к отцу: все-таки тюрьма есть тюрьма. Но разве отец не знал, чем все кончится? Конечно, жить

семье будет труднее. Зато никто Тольке не скажет ни за углом, ни в глаза, что отец у него вор и пьяница.

Но эти мысли недолго занимали Тольку. Куда важней то, что теперь у него будет такая же вольная жизнь, как у

Гуся. И ему не терпелось скорей встретиться со своим другом, у которого за это время наверняка накопилось

всяких приключений.

Дверь дома оказалась на замке. Толька нашарил в щели под порогом ключ, открыл избу.

Он удивился, что в доме, как перед праздником, чисто и аккуратно прибрано, положил сетку на стол и

заглянул в кладовку. Как всегда, на полках стояли кринки с молоком. Не заходя в комнату, Толька опорожнил через

край одну из них, поискал еще чего-нибудь вкусного, но ничего не нашел.

Гуся тоже не оказалось дома.

«Наверно, в лес ушел» — с сожалением подумал Толька и побежал к Шумилиным.

Сережкина бабка, подслеповатая и дряхлая — ей перевалило за восемьдесят, —сидела на сундуке у окна, и на

ощупь вязала костяной иглой шерстяной носок.

— А Сережки нету? — спросил Толька.

Бабка долго смотрела на него, потом сказала:

— Не Толька ли аксоновской пришел? Али вернулся из больницы-то?

— Раз тут, значит, вернулся.

— А батъку-то твоего увезли. Поди, знаешь?

— Знаю. Сережка где?

— Сережка-то? Дак он на покосе. Сено на Макарихиных пожнях кладут.

Толька присвистнул: до этих пожен не меньше десяти километров!

— А Васька-Гусь не знаете где?

— Васька-то? Дак он комбайну делает.

— Какой еще комбайн! — рассердился Толька.— Неужто Васьки Гусева не знаете?

— Дарьиного-то?

— Ну!

— Дак я про его и сказываю. Комбайну делают с Ванькой Прокатовым.