Сито жизни

Старуха оглядела своего старика с ног до головы. Было видно, что она любит его, хоть и ругает иногда. «Ведь я и слова не сказала бы, если б ты не понимал меня… Я же ласкаюсь к тебе, мой старик», — говорил ее вид.

Когда Субанчи поднялся с места, Калыйпа с удовольствием оглядела его — ослепительно белый воротник, опрятная одежда, на голове снежно-белый киргизский колпак. «Вот так я забочусь о своем бедном старике. Если бы не он, кто бы оценил меня, пусть живет подольше, хоть и переругиваемся иногда», — написано было на ее лице.

Мамаш заметил это — взгляд его потеплел.

Мамырбай вышел из юрты вслед за отцом. Они переговорили о чем-то на дворе, потом голоса умолкли, и через некоторое время Субанчи вернулся в дом. Жена тут же неодобрительно сморщила нос, посмотрела с упреком.

Субанчи сказал, оправдываясь:

— Ты моложе меня на шесть лет, ну-ка, сбегала бы сама, чем глядеть на меня осуждающе. Все еще принимаешь меня за шустрого парня, бедняжка. Я теперь уже не тот Субанчи, который только что женился на тебе, мне прозвание — старик. — Он несколько раз чихнул. — В голове моей гудит, в носу заложило, простыл, видать. Чем больше переваливает за шестьдесят, тем больше, оказывается, сгибается человек. Руки теряют силу, голова — память. А в семьдесят уже превращаешься в землю, по которой может пройти любой. О, черт возьми, мы в молодые годы не знали, что такое жара и холод… Зимой я, бывало, ложился с раскрытой грудью во дворе и не просыпался, даже если бы по мне пробежали овцы. А теперь я точно конь, привязанный к колышку… теперь сделался домашним щенком. На старости лет жена превращается во врага. Вот смотри, не только другим, но и своей жене не могу угодить, с утра до вечера жарит меня… Нет, ты не думай, Мамаш, что я говорю серьезно, это я просто для вида — на самом деле я таю от своей жены. Она для меня — все.

— Да, похоже, вы нездоровы, почтенный, — участливо проговорил Мамаш.

— Что поделаешь, коли и зиму и лето мы среди снегов. Место, выделенное вами, оказывается, настоящее кладбище. С утра до вечера все время воет ветер, точно у него умер отец, не дает ступить ни шагу, берет за шиворот. Если в другом месте дождь пройдет один раз, то здесь — два раза. Дует и с юга, и с востока, бьет с двух сторон. Наутро опухнешь, не разогнешь поясницу. Еще не сошел снег с северных склонов. Налетит ветер оттуда — так сверлит все кости, точно шилом. Как волки изгоняют из своей стаи одряхлевшего, так и вы не выделяете мне пастбища получше… — Говоря так, старик опустился рядом с Мамашем на почетное место, претендуя на равное уважение к себе. — Переживаешь, жена, знаю, что я отправил за ягнятами парня, и без того уставшего с дороги. Только молодость разве знает, что такое усталость? Недаром говорят — «старый приходит к угощенью, а молодой — к работе». Разве он тина, что колышется от малейшего ветерка? Я еще не видел, чтобы умирали от работы. Тут недалеко — ему раза два шагнуть. Ай, если меня пошлешь, то не думаешь ли сегодня остаться без угощения? Ведь я задерживаюсь возле каждой травинки, ха-ха-ха!

— Не переносит ни холода, ни жары. Теперь не может уже переносить и слов, бедный мой. А было время — так ущипнешь его, а он и в ус не дует, бедняга. Плохо, оказывается, быть пожилым человеком, он раскачивается, точно тальник на вершине утеса. Если утром здоров, то вечером болен, если вечером здоров, то утром болен. Одно из названий старости — болезнь… — В это время снаружи залаяла собака, и Калыйпа подняла голову, прислушалась: — Кто-то приехал, похоже. Пусть заходит. Как говорится — «по велению аллаха, хоть один гость, хоть десять — все насытятся из одного казана». На старости лет хлопотное дело возиться с казаном. Ты не обижайся на мои слова, Мамаш, неужели я разорвусь, если хоть раз сготовлю тебе обед, это я так говорю, вообще… Кажется, никто не приехал, чего же она лает, эта обжора?

Калыйпа снова принялась пестиком взбивать кумыс. Посмотрела на гостя, и лицо ее осветила добрая, немножко грустная улыбка.

12

Хотя на первый взгляд место, где паслись ягнята, было недалеко от дома, но туда еще надо было добраться. Мамырбай поднялся к ущелью, кое-где поросшему кустарником, огляделся — краснели ягоды смородины. Калыйпа держала пять-шесть своих ягнят отдельно от колхозной отары, поближе к дому. Делала это для того, чтобы они досыта, вволю щипали траву и быстро жирели. Когда же ее спрашивали, почему она отделяет своих ягнят, она обычно отвечала так: «Могут же приехать гости, хочу, чтобы за угощением недалеко было ходить».

За ущельем — пологий склон. Это место выделено колхозом под пастбище для домашнего скота. Люди, пригоняющие сюда скот, обычно тут же собирают кизяк на топливо; до засохших кустов можжевельника выше по склону может добраться только сильный человек, а маленькие дети, старики, старухи и близко не подойдут.