Сицилиец

Мафиози, «Друзья друзей», предводители мелких деревенских кланов со всей Сицилии, одетые по-праздничному, являлись, чтобы просить за студентов – сыновей богатых землевладельцев, своих друзей, которые провалили экзамены и могли остаться без диплома, если не будут предприняты решительные действия. Диплом имел огромное значение: как иначе семьям избавляться от сыновей, лишенных амбиций, бестолковых и бесталанных? Их же придется кормить потом всю жизнь! Зато с дипломом – пергаментной грамотой, выданной университетом, – эти бездари могли стать учителями, докторами, членами Парламента или, если совсем уж не повезет, мелкими государственными чиновниками.

Гектор Адонис пожал плечами: он утешался историей. Его обожаемые британцы на пике величия своей империи доверяли целые армии таким же необразованным сынкам богачей, которым родители купили военный пост или командование боевым кораблем. Тем не менее империя процветала. Да, эти полководцы могли запросто обречь своих людей на бессмысленную бойню, однако гибли и сами, ведь храбрость считалась одним из императивов их класса. Смерть, по крайней мере, решала проблему с некомпетентными и бесполезными вояками, которые не висели больше на шее у государства. Итальянцы не были ни столь рыцарственны, ни столь практичны. Они любили своих детей, приходили к ним на помощь в сложных ситуациях, а государству предоставляли самому заботиться о себе.

Из своего окна Гектор Адонис заметил по меньшей мере трех мафиози, бродящих по округе в поисках намеченных жертв. Они были в матерчатых кепках и кожаных ботинках, а вельветовые пиджаки несли переброшенными через руку, поскольку на улице было еще тепло. Все тащили корзины фруктов или бутылки с домашним вином в бамбуковой оплетке – подарки профессорам. Ни в коем случае не взятки, а лишь знак вежливости, лекарство от испуга, поднимавшегося у преподавателей в груди, стоило им завидеть незваных гостей. Большинство профессоров были уроженцами Сицилии и понимали, что отказать в просьбе никак не получится.

Один из мафиози, одетый так картинно, что вполне мог бы выйти на сцену в «Сельской чести»[3], уже вошел в здание и поднимался по ступеням. Гектор Адонис, сардонически ухмыльнувшись, приготовился разыгрывать привычную комедию.

Этого человека он знал. Его звали Буччилла; тот владел фермой и разводил овец в городке под названием Партинико, близ Монтелепре. Они пожали друг другу руки, и Буччилла протянул профессору корзинку, которую принес с собой.

– Столько фруктов у меня падает на землю и портится, – сказал он, – что я решил: отнесу профессору немного.

Буччилла был низкорослый, но крепкий, закаленный годами тяжелой работы. Адонис знал, что он считается человеком честным и достаточно скромным – хотя давно мог бы разбогатеть, пользуясь своим влиянием. Он был из тех прежних мафиози, которые ценили не богатство, а уважение и почет.

Буччилла вздохнул. Держался он приветливо, но Адонис чувствовал, что эта приветливость в мгновение ока может обернуться угрозой. Поэтому дружелюбно улыбнулся Буччилле, а тот сказал:

– Эта жизнь – такая докука! У меня куча работы на ферме, но, если сосед просит об услуге, как ему откажешь? Мой отец знал его отца, а дед – его деда. Да и вообще, у меня такой характер – наверное, к несчастью, – что другу я никак не могу отказать. В конце концов, все мы христиане, не так ли?

Гектор Адонис кивнул:

– Мы, сицилийцы, все такие. Щедрые душой. Вот поэтому северяне в Риме так бесстыдно нами помыкают.

Буччилла взглянул на него с хитрецой. Похоже, тут проблем не будет. Кажется, кто-то говорил, что профессор сам из «Друзей». Он явно нисколько не напуган. Но если он из «Друзей», то почему ему, Буччилле, неизвестен этот факт? Правда, в «Друзьях» своя иерархия, много разных уровней… В любом случае этот человек понимает, в каком мире он живет.

– Хотел вас просить об одолжении, – сказал Буччилла. – Как сицилиец сицилийца. Сын моего друга провалил экзамены в этом году. Сдавал, кстати, вам. Вот мой сосед и пришел ко мне. Когда я услышал ваше имя, сразу сказал: «Что? Синьор Адонис? Да у него самое доброе сердце в мире. Он никогда не допустил бы такого, знай он все факты. Никогда». Вот они и уговорили меня, чуть ли не со слезами, рассказать вам всю историю. И попросить, с нижайшим почтением, поправить ему оценку, чтобы он мог зарабатывать себе на хлеб.

Гектора Адониса его преувеличенная любезность нисколько не обманула. Как англичане, которых он обожал, эти люди могли оскорбить тебя так тонко, что ты лишь через несколько дней понимал, какое снес смертельное унижение. Для англичанина, правда, то была лишь фигура речи, в то время как отказ синьору Буччилле неизбежно повлек бы за собой выстрел из лупары[4] как-нибудь ночью. Гектор Адонис вежливо отведал оливок и ягод из корзины.

– Не можем же мы обречь юношу на голодную смерть в этом жестоком мире, – сказал он. – Как его имя?

Буччилла ответил, и он вытащил из нижнего ящика бюро экзаменационный журнал. Пролистал, хотя прекрасно знал, о ком идет речь.