Начиная с публикации переписки Горького и Бабеля в знаменитом 70-м томе «Литнаследства»{450}, принято считать отношение младшего коллеги к старшему благоговейно-любовным. Выясняется, однако, что опубликованы еще не все письма{451}, а отношение Бабеля к Горькому могло меняться...
Автобиография Бабеля была напечатана в апрельско-майском номере «Internationale Literatur». Поскольку она входит в подборку автобиографий целого ряда советских писателей, очевидно, что публикации предшествовала довольно длительная подготовка — писатели должны были привести свои жизнеописания в согласие с текущим моментом, затем следовало эти тексты перевести, отредактировать... В силу чего, учитывая также необходимость проведения всех журнальных материалов через тройную (Главлит, Агитпроп ЦК ВКП(б), Коминтерн) цензуру{452}, мы вряд ли ошибемся, допустив, что подготовительная работа началась не позже зимы 1931-32 гг.
А осенью 1931 года Бабель посетил Вячеслава Полонского:
«5/Х, 31. <...> Вчера звонил Бабель: приду читать новый рассказ. Сегодня явился <...>
Он доволен своим одиночеством. Живет один - в деревне (туфли, чай с лимоном, в комнате температура не ниже 26°). Не хочет видеть никого.
Говорит о Горьком: “Старик изолгался. Не говорит со мной о литературе ни слова. Лишь изредка спросит, например: «Как вы относитесь к Киршону?». А я в ответ: «Как вы, Алексей Максимович»”»{453}.
Вполне понятно желание Бабеля не числиться более в учениках такого учителя. Но дальше частных разговоров дело не шло — печатные отзывы Бабеля о Горьком оставались безупречно комплиментарными.
Как же отважился он — пусть и обиняками — заявить о своем истинном отношении открыто?
Впрочем, и риск был не особо велик — если не заниматься сравнительным анализом, переработанный текст можно было счесть вполне приемлемым. Сам Алексей Максимович немецким не владел, а в маловероятном случае, что какой-то доброхот доставил бы ему перевод, Бабель всегда мог сослаться на редакторское уведомление о произведенных в тексте сокращениях. А немецкий редактор... Разве немцу дано понять, что такое русская литература и кто составляет истинное ее величие?
Театральный разъезд{454}
О Бабеле и Мейерхольде
Чувство первооткрывателя выпадает испытать не каждому. А тут и со мной такое приключилось!..
Стою перед каталогом Российского госархива литературы и искусства (РГАЛИ), перебираю карточки. Вдруг — знакомое имя: Мейерхольд Всеволод Эмильевич!
А рядом — не менее знакомое и славное: Бабель Исаак Эммануилович!
И содержит архивное дело письмо Бабеля Мейерхольду. Одно единственное (других вообще нет). Да еще и неизданное!
Но тут же — пугливое недоумение: отчего я оказался первым? Неужто в эту картотеку никто до меня не заглядывал? Быть того не может! А если заглядывал — почему проигнорировал? Имена ведь известные и знаменитые!
Ладно, выхода нет — надо заказывать и смотреть... Заказал, получил, читаю:
Париж, 10.9.28.
Глубокоуважаемый Всеволод Эмильевич. Пр[и]евосходные
Готовый к услугам
Ну, вот — всё и объяснилось! Конечно, письмо это читали и до меня. А упоминать и публиковать не стали — уж больно оно неинтересное...
Ясно и то, что письму предшествовало: захотелось чете Мейерхольдов (Зинаида Николаевна — это Зинаида Райх) отдохнуть на Лазурном берегу. Обратились к оказавшемуся в Париже московскому знакомому. Тот согласился помочь... И помог советом.
А еще ясно, что никакой особой близости — творческой или личной — между двумя участниками переписки не было: письмо вежливое, но не более того.
Хотя, без сомнения, общаются люди, принадлежащие к одному цеху. Оттого среди достоинств указано, что «St. Tropez излюбленное место французских художников и писателей». Истинная правда: моду на Сан-Тропе ввели художники — Синьяк, Матисс и Пьер Боннар. И чем известнее становились их полотна, тем большего внимания удостаивалось то, что на них изображено, — сам городок. А когда в городке стало тесно, потянулись люди искусства в окрестные деревушки — например, в Сан-Максим, на другом берегу лагуны, прямо напротив Сан-Тропе...