Сиваш

Фрунзе присел на табуретку, боком к столу, и рукой заслонился от стоявшей на столе лампы. Двое суток не спал. Как обычно, во время большого и длительного напряжения, начало колоть глаза. Он досадливо зажмуривался, стараясь унять боль.

— Дорогой товарищ начальник штаба, где же телефонная связь? Дайте услышать голос Раудмеца!

Сказав это, Фрунзе вдруг с пронзительной отчетливостью увидел, что накопление сил за Сивашом в эти ночные часы для немедленного удара в тыл перекопским позициям — дело, которое решит не только судьбу Крыма, но и судьбу Республики, миллионов людей далеко от фронта. Решит, как говорил Ильич, даже политику Европы и Америки по отношению к Советскому государству…

Комок застрял в груди. Но в штабе все обратили внимание на то, что командующий, как всегда, вежлив, решителен и энергичен.

7

Не слыша канонады на Перекопе и на той стороне Сиваша, жители Строгановки в эту ночь забылись неспокойным сном — за день умаялись, еле добрались до хат, попа́дали, не поужинав. И молодые хлопцы, и дядьки, и деды шестидесяти годов накануне заявили себя помощниками Красной Армии. Разделились на отряды. Делали гати на Сиваше для переброски артиллерии. Помогали червоноармейцам — по колено, по пояс в жидкой грязи — перетаскивать орудия в местах, где и лошади вязли, тонули. А залетел снаряд — и живые люди навек остались под грязью. В бочках, чанах везли пресную воду за Сиваш — бойцы там остужали водой шипящие пулеметы и сами пили, жадно припадая запекшимися губами к краю котелка. С того берега перевозили в бричках раненых, с бричек капала кровь, на дне Сиваша растекались бурые пятна. На окраине села молча рубили лезвиями лопат твердую, брызжущую осколками землю, копали большую братскую могилу.

Бабы собрались в отряд работать в госпитале. Феся помогала укладывать раненых, перебирала в госпитале на полу мятую влажную солому — подстилку, кипятила воду. «Бинты, дайте бинты!» — требовал фельдшер. Феся бежала на двор, где складывали умерших, снимала с них бинты, стирала и сушила. Делала все, что скажет доктор. Утром и днем Феся все спрашивала вновь прибывающих раненых, не слышали ли чего-нибудь про Антона Горина, политрука. Нет, такого имени не слышали. А вот слышали — по всем полкам, по всему фронту передают рассказ, что какой-то раненый политрук свою кровавую рубаху на штыке поднял, как знамя, людей поднял в атаку. Может, это тот самый, Горин, а может, и другой…

О том, что Антона могут убить, — такой мысли Феся не допускала, в такое поверить не могла! Но временами тревога опаляла ее. Искала Антона среди привезенных с той стороны — пусть раненый, лишь бы дышал вот здесь, рядом. В надеждах, в страхе вдруг начинала вспоминать молитвы. На ходу, на бегу шевелились ее побелевшие губы. Глубоко втянув воздух, останавливалась на миг, раздумывала и снова бежала к раненым…

Вечером себя уже не помнила. Хотелось только одного: устоять на ногах, не закружиться, не упасть среди окровавленного белья, туманящихся, меркнущих глаз. Доктор отослал ее отдыхать, велел явиться утром.

Феся пришла домой, легла. Только задремала — услышала стук в окно. Кто стучит? Это ревкомовцы. Они вышли из штаба под звезды и, поделив между собой темные спящие улицы, сели на лошадей, поскакали от одной хаты к другой, останавливаясь под черными окнами.

— Граждане! Плотину чинить! Все до Сивашу! Не спите!

Люди вставали, как на пожар. Село загудело, заволновалось. Во дворах, на скотных базах замелькали фигуры мужиков и баб. Из сараев выводили лошадей. Бросали в брички лопаты, грузили материал для укрепления дамбы — солому, камыш.

Фесе примерещилось, что в окно стучит Антон, как однажды, этой весной, он уже стучал. Словно пушинка, слетела с кровати. Но услышала за окном голос дежурного из ревкома. Подумала, что спрашивают отца, ответила:

— Тато с вечера в штабе — вызванный!

Узнав, что всех призывают на Сиваш, ближе к бою, обрадовалась: где-то там Антон, вдруг они встретятся, с какой-нибудь бумагой Антон прискачет с той стороны. А может быть, на Сиваше найдется человек, видевший Антона… Разбудила Лизу, пошли на двор и вдвоем взялись запрягать.

В эту ночь полсотни бричек с разных концов Строгановки дружно выехали из дворов на широкую дорогу и, подскакивая на буграх, покатили к площади у церкви.

Холодно, мозгло. Но в груди горит — от того, что кругом множество людей и она, Феся, вместе со всеми приехала на площадь не последняя.

Перед слабо белевшей в темноте церковной стеной стояли в две шеренги и переговаривались красноармейцы с лопатами у ноги — саперная рота. Сквозь татаканье бричек и понукание лошадей слышались кашель, слова команды. Что-то шарахнулось, словно птицы взлетели из-под ног, это саперы взяли лопаты на плечо. Саперы первыми выступили, за ними потянулся обоз.

Глаза привыкли к темноте. Выехали за село, спустились с берега. Сиваш — мрачный, невозможно разглядеть, есть вода или нет.

Ветер тянул слева, колючая сырость обжигала Фесе щеку, — стало быть, вода надвигается. Доносились выстрелы. А не страшно…