Сиваш

Мокрые, запаленные, в обмерзающих шинелях, рванулись к суше, выскочили из залива на скованный морозом песок саженях в пятидесяти позади вала. Подобрав полы шинели и устремясь на крымскую землю, Антон не слышал грохота батарей, ружейной стрельбы, слышал только хриплое, густое, у самых своих ушей раздирающее «ура!». Оно непроизвольно вырывалось из глоток, когда бросились к черным силуэтам орудий и суетливых артиллеристов, возникавшим в багровых стеклянных вспышках артиллерийского огня. Антон и сам кричал, но голоса своего не узнавал, будто кричал кто-то другой.

При вспышках разрывов гранат было видно, как белогвардейцы выскакивали из окопов и бежали, развевались полы их шинелей. Кого догнали — закололи…

В полуразрушенном блиндаже копошились враги, из дверей вырвались вспышки выстрелов. Антон бросил в дверь гранату.

Зарницы пушек вдруг перестали мигать, оборвался грохот. Верно, врангелевские артиллеристы покинули свои орудия, на огневых позициях разлился мрак.

Антона несло на черные бугры земли, в каждом бугре мерещился блиндаж, одну гранату Антон израсходовал зря. Споткнулся, грохнулся на руки и вскрикнул от боли, даже в горячке дала себя знать раненая рука.

Кидая гранаты и прикалывая несдающихся, бойцы бежали вдоль вала в сторону Сиваша. И вот версты за полторы впереди услышали, словно в ответ, «ура!». Сердце подсказывало: свои, и тот конец вала взят.

От Сиваша навстречу бежали красноармейцы с винтовками наперевес. Теперь как бы от своих не попало. Чтобы не быть принятыми за белых, стали кричать:

— Да здравствует Советская власть!

Столкнулись и стали обниматься.

Возле Сиваша на вал вскочили два полка. Где блеснет огонек винтовочного выстрела, туда кидались бойцы, упорных добивали, из черневших окопов выковыривали штыками. Южный скат вала озарился вспышками от частых разрывов гранат.

Все большее число красноармейцев вскарабкивалось наверх — теперь не удержать, хотя потерявшие разум офицеры еще продолжали драться, а с дальних позиций била артиллерия, отсекая второй эшелон. Напрасно…

В последний раз прожектор белых мазнул по гребню вала. В иссиня-белом свете луча бойцы увидели издалека трепещущий, вытягивающийся на ветру красный флаг. Антон остановился, словно зачарованный. Канонада смолкла. На валу, на обоих его скатах бойцы в изнеможении опускались рядом с убитыми на покрытую мохнатым инеем, мерзлую, окровавленную землю. Антон и его товарищи бросились в офицерские землянки сушиться.

Со стороны города Перекопа послышался звонкий на морозе конский топот. Это подходила кавгруппа. По дороге, прореза́вшей вал, валил второй эшелон, не задерживаясь, дальше, на Армянск.

* * *

В пять часов утра в Строгановке еще не знали о взятии вала. В штабной хате, на берегу Сиваша, потрескивала печь, Стоя на коленях, ординарец подбрасывал в нее солому. Треснувшие стекла ламп бархатно почернели, на потолке отпечатался жирный кружок. Под ударами ветра дребезжало дегтярно-черное оконное стекло. За стенами, на воле, временами глухо шумели ездовые, побрякивала прикладами бессонная охрана. Изредка открывалась дверь, и тогда с юга, из-за Сиваша и с Перекопа, доносились удары орудий.

Вот-вот должны были поступить сведения о результатах ночного штурма. Сбитые с ног усталостью, люди забывались кто где. Слышалось похрапывание. Только члены Военного Совета, Фрунзе и дежурные еще держались на ногах. Обычно чистое, свежее лицо Фрунзе сейчас было закопченным. В желтой полутьме посверкивали глаза дежурного телеграфиста у аппарата.

Когда аппарат застучал и телеграфист приник к нему, хата всколыхнулась. Телеграфист в восторге схватился за голову, его рот широко раскрылся: «Взяли!»

Фрунзе принял листок. Дословно передавался разговор двух штабов. Штаб Ударной бригады докладывал, что в два десять на участке бригады принят новый перебежчик, солдат. Перебежчик заявил, что слышал приказ полковника: «Стоять, ни шагу назад!» Но скоро полковник исчез, несколько человек бежали, не выдержав атаки. Далее сообщалось: «В три десять взобрались на вал. В три тридцать овладели валом…».

Листок в пальцах Фрунзе трепетал. Фрунзе руками закрыл лицо, а когда опустил ладони на стол, лицо было красное, глаза — счастливые.

— Ну, словно гора с плеч, — проговорил тихо. Неожиданно попросил: — Водички не найдется ли? В горле пересохло, скрипит… — и улыбнулся.

Ординарец бросился за водой, а Фрунзе взял карандаш и набросал директиву Шестой армии: продолжать наступление.

До рассвета оставалось часа два. Прошла волна радости, и закопченное лицо Фрунзе резко побелело. Он встал и, пошатываясь, слегка прихрамывая, сделал несколько шагов, чтобы где-нибудь прилечь.

Тотчас ординарцы бросились за дверь, принесли и кинули на пол по охапке холодной с мороза соломы. Ложась на пол и укрываясь бекешей, Фрунзе говорил:

— Ну, теперь, слава богу, можно и соснуть… А ведь он теперь конницу бросит, дело еще впереди.

Хата над Сивашом успокоилась, по-прежнему не спали только сменившиеся дежурные и охрана.

* * *