Сиваш

— Алай-булай — крымские песни! Прощай, матушка Русь, я к теплу потянусь!

Ведущая к пристаням Екатерининская улица была сплошь забита телегами с мешками, сундуками, какими-то огромными узлами, даже мебелью. Олег и Кадилов с трудом пробирались между повозками, ныряли под морды лошадей. Со всех сторон слышались вопли: «Стой!», «Проезжай!», «Куда прешь?!», «Застрелю!», «Раздайсь! Жену генерала везут!», «Вали к такой матери с его женой!» Обозы передвигались в три ряда рывками.

Конные цепи не пускали никого. Со ступенек лестницы Олег видел на каменных плитах навалы добра, огромные ящики, остовы машин. На большой пароход садились только что прибывшие в конном строю казаки. Иные пытались с ходу верхом на коне по трапу въехать на пароход. Но трап охранял взвод юнкеров. Юнкера скрещивали винтовки, не пускали. Яростно настегивая коня, один казак все же взлетел на трап. Но и наверху юнкера. Наставив штыки коню в грудь, двое из них двинулись по трапу вниз, и лошадь, высоко вскидывая морду, пятилась, садилась на задние ноги, едва не опрокидывалась вместе с седоком. Внизу казак проворно спешился и уже с конем в поводу пошел на трап. Казака пропустили, но повод вырвали у него из руки. Казак бился.

— А коня? Братцы, коня!

— Прочь, дурья голова!

Глупый казак, ему-то зачем покидать родину? Наверно, страшно ему. Страшно расставаться даже с конем. Иные нагайками резко стегали своих лошадей, они убегали за пакгаузы, а этот казак вернулся к коню, стоял опустив голову, и конь не уходил, по-собачьи преданно тянул к нему морду. Олег пристально следил за ним, немолодым, в синих выцветших штанах, в порыжелых сапогах и в почти белой со стоячим воротником гимнастерке. Казак сгорбился, синяя фуражка съехала на ухо. Вдруг поднял нагайку, на плече вздулся красный мягкий погон. Но нет, не ударил коня, опустилась рука. Казак припал головой к морде коня. Так простоял он недолго. Потом вынул из кармана револьвер… Что ж это он надумал? Непослушными руками казак поймал повод, отвел коня к стене пакгауза, поцеловал в морду, заплакал и выстрелил ему в ухо. Лошадь грохнулась на камни.

Толпа загудела.

Потом позади, почти над ухом Олега, чей-то негодующе-печальный голос рассказывал:

— Калмыков никого не пускают на пароход. Сколько их ни пропадало в Туапсе, а собралось в Крыму немало, с детьми даже. Теперь прут на пароход, а их — в нагайки. Лезут, однако, и плеток не чуют… Пароход отчаливает, бедные ревут. Жалко людей!

К вечеру вернулись домой. Чем-то успокоенный, дядя смеялся, предложил водки. Оказалось: его родственник генерал Абрамов недавно присылал офицера сказать, чтобы не беспокоились — «Мечта» еще не грузилась. Сам генерал Абрамов с миноносца на рейде командовал погрузкой, то есть разглядывал в бинокль флотилию и если замечал на палубе какого-либо парохода передвижение голов, — значит, не тесно, — велел грузить еще. На «Владимира» село двенадцать тысяч душ. На «Мечте» поместится тысяч шесть-семь. Вчера погрузили толпу генералов. «Мечта» подойдет к стенке, как только освободится место, не раньше утра.

Захмелевший Олег бормотал:

— Принимаю предложение Фрунзе, пожалуйста…

Кадилов пьяновато-угрожающе шипел:

— Не смей! Единственный друг… Смотри — убью! Алай-булай — крымские песни!

Ночью-загорелись провиантские склады и винные погреба. Ровно и сильно гудел вспыхнувший спирт. Говорили, что в синем пламени погибло много пьяных. Французы взорвали котлы стоявшего на ремонте крейсера «Память „Меркурия“». Утром железнодорожная станция и подъезды к пристани оказались устланными толстым слоем сухих табачных листьев. Мальчишки бегали в них, погружаясь по колено. Иные, посмелее, постарше, распарывали тюки, несли домой консервы. Олег видел, как водители двух танков завели моторы и пустили машины под обрыв.

Ударами ножен казачьи офицеры расчищали в толпе дорогу к пароходу для дяди с тетей, а с ними и для Олега с Кадиловым. Иные господа катили свои вещи в детских колясочках, судорожно проталкивались сквозь толпу. Впереди носильщики криво несли бархатное кресло с утонувшей в нем старой графиней. Из-за резной спинки выглядывала трясущаяся седая голова. В толпе хохотали:

— Это что за нетленные мощи?

— Старый режим умирать поехал с комфортом!

Перед самым трапом на «Мечту» Олег вдруг уперся, стиснул зубы, начал пятиться. Кадилов грубо подхватил его, свирепо, с ненавистью тряхнул и почти внес на пароход.

Потом Олег стоял, прижатый к борту, смотрел вниз. Видел, как на пристань выкатился автомобиль, но из него никто не вышел. Сбежались солдаты, открыли дверцу и вытащили безжизненное тело какого-то генерала. Это был несравненный кутила, генерал Май, Май-Маевский. Он умер по дороге на пристань, наверно, не выдержало сердце.