Сиваш

Феся знала хату в Перво-Константиновке, где стоял Антон. Это была хата одиноких стариков — от колодца вправо. Еле дождалась нового дня. В чистое полотенце завернула серые, еще теплые лепешки, пошла в весеннюю степь, к вечеру была в том селе, нашла хату. Облезлая хатенка, но будто родная. Феся постучалась, ей открыла махонькая, улыбчивая старушка. Антона не было: на учении с красноармейцами. Старушка допросила: кто она? Феся назвалась, добавила:

— К мужу я…

Скоро дверь громко скрипнула, стукнула — пришел. Верно, в сенях почуял ее, Фесю, бежит… Прямо к ней, без слов, при старушке обнял, поцеловал.

— Знаете, кто это, бабуся? Моя жена. Ей-богу! — Засмеялся. — Нашел на сивашском берегу…

— Дружба вам и любовь, — из темного угла ласково ответила старушка. — Живите всю жизнь, лишь бы война кончилась, хоть в нашей хате живите, детей растите, нам со стариком скоро помирать…

…Антон и не думал, что так скоро вернется к Сивашу. Уж очень далеко занеслось наступление Деникина летом и осенью прошлого года; уж очень широко раскатились белые армии по югу России, достали до Орла.

Год назад, ночью, уходя с отрядом из Строгановки, Антон горько жалел, что не может постучать в окно Фесе. Потом, где бы ни был, в любой свободный, спокойный час, а то и под огнем, когда небо в овчинку, Антон вдруг вспоминал Фесю. А если случалось полежать на теплой, сухой земле, смежить веки под солнцем, то весь мир как бы останавливался, Антон вспоминал ее, как в метельный день солнце, которое где-то есть, где-то светит… Нет, не может того быть, чтобы белые навсегда овладели чуть ли не половиной России. Дело еще впереди. Стало быть, он, Антон, еще будет на Сиваше.

Так и получилось. Настал час, Красная Армия разорвала деникинские войска. Бригада, в которую входил полк Антона, в мороз, пургу преследовала отходящий в Крым корпус генерала Слащева (как раз тогда Олег и Кадилов ночевали в хате Обидных). Вот-вот блеснет пустынный Сиваш, Антон увидит Фесю… Долгие метели, снег по горло. Слащеву тяжело отходить, а догонять его не легче. Да и сил было очень мало, из всей Тринадцатой армии пустили вдогон только одну бригаду. Была допущена ошибка. Следовало сразу двинуть в погоню крупные силы, разгромить Слащева до подхода к Крыму. Тринадцатая армия пыталась правым флангом перерезать пути отступления Слащева, но было уже поздно. Корпус Слащева успел заскочить в Крым, укрепиться.

В январе 1920 года Сорок шестая дивизия — а в ее составе полк Антона — вышла на подступы к Крыму. Перед глазами Антона блеснул пустынный Сиваш. Строгановка лежала справа, лишь в пятнадцати верстах. Но дивизия атаковала. Полк Антона бился впереди. Успеха не было. Кавбригаду Восьмой дивизии направили на Чонгарские мосты — без толку. Еще одна дивизия без нужды охраняла азовское побережье. Полк Антона потерял три четверти состава. (Слащев тогда писал в приказе, что разгромил одну армию красных и берется за другую.) Как ни бились, пришлось отойти. Антона ранило. Товарищи волокли на шинели по степи до дороги, положили в повозку. Еле живого — в глазах темно — привезли в госпиталь в Каховку. В полусне он однажды окликнул санитарку: «Феся!» В каждой рослой женщине мерещилась она. Все думал о далекой Фесе — не было никого ближе ее.

В Крыму прибавилось белых войск. На перешейке стояли три врангелевские дивизии: марковская, корниловская, дроздовская. В политотделе Антон слышал о записке Ленина: с Крымом допущена ошибка — вовремя не двинули достаточных сил; сейчас все усилия — на исправление ошибки.

В середине апреля потеплело, гудела ветреная весна. Антон вернулся в свой полк, на этот раз стоявший ближе к черноморскому берегу, чем к Сивашу. Думалось, тихо на фронте, вот теперь-то и съездить в Строгановку, навестить хату Обидных. Но комиссар с места в карьер послал Антона в третью роту — ночью пригнали двенадцать беляков-перебежчиков; дозор возле дороги услышал — грохочут двуколки, летят, запряженные парами, и по ним из винтовок стреляют… Хлопцы заявили, что не хотят служить белым, а теперь сидят скучные, жизнь им неясна, нужно с ними поговорить.

После госпиталя, остро радуясь жизни, небу, возможной встрече с Фесей, Антон бодро шел в роту.

Кончились дожди, но еще было сыро, от голой земли тянуло холодком, возле хуторов ярко зеленела озимь, солнце подымалось в бесконечно просторном небе; пройдя сквозь промытый прохладный воздух, лучи, не обжигая, смуглили кожу. Дул северный ветер, но в затишье, где-нибудь в балке или за хатой, было жарко, по-летнему парило…

Недавние «белячки», подмяв под себя тощие вещевые мешки, валялись на прошлогодней сыроватой соломе возле одной из хуторских хат, одетые в шинели табачного цвета со следами споротых погон, в фуражках с крохотными зелеными козырьками, в английских желтых ботинках на толстой подошве. Антон, веселый, с сумкой на боку, подошел не спеша, вглядываясь в обветренные и сейчас хмурые лица.

— Здравствуйте! Ну, чего вы тут тоскуете?

Солдаты встрепенулись, настороженно уставились на него. Антон взбил сапогом солому, «пустился на корточки.