Сиваш

— Будем знакомы, скажу вам, как говорится, «товарищи». Ведь вы добровольно здесь — так? Красная Армия принимает даже офицеров, если положили оружие и готовы честно служить народу. Я с вами — откровенно. Подозрений к вам никаких нет, будьте спокойны. Понимаете, вы, извините, дураки, заблуждались… На вопросы ваши отвечу, как есть, а сперва сами что-нибудь расскажите.

Светлоглазый, с розовым лицом молодой солдат беспечно улыбнулся:

— Я к белым пошел — мой батька велел. И сказали, что одежу дадут, а красные уже побитые…

Антон захохотал от души. Солдат смотрел на него не отрывая глаз и еще шире улыбнулся. Антон проговорил:

— Все же догадался показать зад генералу Деникину?

Солдат кивнул на товарищей:

— Я — с ними, они научили…

Парень постарше и пораздумчивей, крутобровый, сердитый, будто только что разбуженный, хрипло заговорил:

— Не по своей воле служили…

— Надо было сразу уматывать, в момент мобилизации, — небрежно, будто о пустяке, сказал Антон.

— Не вышло, в один час загребли все село. Один сбежал — поймали и повесили. А потом в полку поп и полковник говорили: «За святую правду…»

— А красные дали по шее — вы и догадались, как полковника понимать? — смеялся Антон.

— Тайные комсомольцы были в нашем полку, дали нам листки с песнями, — ответил парень. — Комсомольцев похватали, убили, а мы скорее — к вам. На севере боялись бежать, как бы не нарваться на другую часть. А здесь решились, потому что знали: за Сивашом красные, белых войск в степи нет… Мы сейчас голодные, еще не ели. Но не за мясным супом гнались под пулями, хотя и от супа не откажемся, если дадут.

— Вот это правильная точка зрения! — Антон протянул парню руку. — С вами сговоримся, хлопцы. Думаю, что с каждым днем, с каждым часом все больше и больше людей будет переходить на сторону Советов, пока не перейдет весь мир… А перед супом вот вам, хлопцы, моя закуска. Лежал я в госпитале на железной кровати и слышал такое слово к белому солдату:

Ты поливаешь кровавой росою
Всюду холмы и поля.
Стой! Оглянись, за твоею спиною
Быстро становится черной тюрьмою
Наша родная земля…
Слушай же, сын трудового народа!
Враг твой не в красном краю!
Бьемся мы твердо за мир и свободу,
Бьемся, как львы, два тяжелые года,
Ты ж пригреваешь змею…

Солдаты сказали, что и они знают песню, которая называется «Зов красноармейца».

Антону понравилась песня, и он записал ее, положив листок на сумку, а сумку на колено.

— Очень приятно мне было с вами познакомиться хорошие и умные вы хлопцы, — сказал Антон. — А теперь последний мой вопрос особой важности: кто из вас, хлопцы, даст мне закурить?

Солдаты засмеялись и протянули Антону сразу несколько пачек папирос.

…Едва затвердела земля, подошла Латышская дивизия — сплошь из рослых, с белесыми бровями, спокойных бойцов; подошла и усиленная Сто двадцать четвертая стрелковая бригада с кавалерийским полком и тяжелым артиллерийским дивизионом. День и ночь тылы подвозили на лошадях и волах снаряжение и боеприпасы. Наступление началось рано утром тринадцатого апреля. Первый эшелон ночью занял исходные позиции и, когда замолк недолгий гул орудий, кинулся в атаку и с разбегу ворвался на позиции белых. Полк, в котором находился Антон, шел вдоль берега Каркинитского залива, намереваясь проникнуть в глубину перешейка. Атака была яростная и поначалу казалась успешной — добрались до окопов белых. Но второй эшелон отстал. Пока топтались на стоянках, пока пережидали артиллерийский огонь, пехота белых собралась с силами, жестоко контратаковала. День был ясный, безоблачный, дали отчетливы. По двум дорогам белые выслали танки и бронемашины, сорвали атаку, а к вечеру вернулись в свои окопы.

Всю ночь красные войска готовились к новой схватке. Однако белые упредили. На заре конница под трехцветным флагом выскочила с перешейка в просторную степь, бросилась на село Преображенку. Выбежала и пехота. Около полудня на конницу белых обрушилась Восьмая кавдивизия червонного казачества, погнала ее на юг. Степь усеялась темными бугорками — убитыми людьми и лошадьми. Гнались по пятам, вот-вот влетят в Крым. Но нет, не удалось, из глубоких окопов косили невиданно плотным огнем пулеметы…

В Черное море опускалось солнце, войска отходили на прежние позиции по всему фронту. Дожидаясь комиссара, который шел в конце колонны, Антон стоял на пологом смытом курганчике, смотрел на утопающую в закатной мгле крымскую землю и с чувством вины перед людьми думал, что третьего дня зря, значит, хвалился, беседуя с хлопцами-перебежчиками. Но нет, это так не кончится. Будут новые и, наверно, грозные бои. Решающие бои… Антон вдохнул холодеющего воздуха, приободрился…

Из тыла катилась по дороге санитарная повозка. В ней сидела женщина. И сразу вспомнилась Феся. Словно уже сама ехала к нему, словно женщина в повозке и есть Феся.