Сиверсия

– Она исцарапала меня, Никита. Слушай, совсем с ума сошла! Бешеная вся! Визжит как недорезанная.

– Отойди вглубь трубы. Пусть вместе с Хабаровым спускается!

«“С Хабаровым…” Надо же, честь какая! Запомнил…» – поднимаясь наверх, отметил Хабаров.

С Мариной, действительно, было неладно. Она сидела в трубе, сжавшись в комок, рыдая и причитая. Когда он попробовал приблизиться к ней, девушка завизжала так, что заложило уши.

– Пристрелю, дура! – рявкнул Тагир.

Он вскинул автомат. Лязг затвора не оставил вариантов.

Хабаров заслонил собою Марину.

– Уйди, спасатель! – Тагир прицелился в грудь Хабарову. – Она или ты? Или оба?!

Хабаров видел, как палец на спуске выбрал свободный ход. Подумалось: «Он же и ее заденет…» Не сомневаясь, что сейчас, в это мгновение, будет выстрел, он схватил Марину за воротник куртки, рванул вниз, на дно трубы и сдавил горло. Девушка умолкла, захрипела и потеряла сознание.

Хабаров зажмурился. От напряжения дрожала каждая клеточка. Не то капли пота, не то слезы покатились по щекам.

Снизу что-то кричал Осадчий.

– Все, Тагир, успокойся, – вымученно выговорил Хабаров. – Я сейчас спущу ее, а ты за нами следом спускайся.

Остатками веревки он связал Марине руки, в кольцо связанных рук просунул свою голову, потом, обмотав веревкой несколько раз, привязал тело Марины к себе и начал спускаться.

Это было сложнее, чем он ожидал. Где-то на середине пути Хабаров проклял все.

Он судорожно прижимался к скобам, ощущая, как опасно болтает его привязанное за спиной тело Марины. Перехваченную веревкой грудь нестерпимо резало, было трудно дышать, на шею давили связанные руки девушки. Последняя треть спуска далась ему с особенным трудом. Несколько раз он оступался, уставшие, дрожащие от непомерной нагрузки ноги беспомощно скользили в пустоту, и в этот момент сердце тошнотворно замирало. Под конец спуска он уже не чувствовал скоб под изрезанными в кровь ладонями.

Как спустился, Хабаров не помнил. Он очнулся от того, что кто-то тряс и больно бил его по щекам, тихонько шепча:

– Давай, родной! Хотя бы глоток сделай…

Во рту он ощутил безвкусную влагу, судорожно глотнул, и тут же, закашлявшись, повалился на бок. Кто-то постучал ему по спине, потом подхватил, развернул, положил на что-то мягкое. Голову сжимало железным обручем, шумело в ушах, сердце трепетало, точно овечий хвост, и липкий холодный пот покрывал все тело. К горлу подкатывал отвратный ком тошноты.

«Симптомы отравления углекислым газом и метаном…» – точно кому-то другому, не себе, поставил диагноз Хабаров.

– Тагир, ты как там? – крикнул уже знакомый голос.

– Голова кружится. Блевать буду.

– А дама?

– Может идти. Эта баба то кричит, то плачет, то дерется. Истеричка. Да?

Хабаров открыл глаза и тут же увидел беспокойные глаза Осадчего. От этих глаз загоралось все внутри. Что-то они бередили такое, чего трогать было нельзя ни при каких обстоятельствах.

– «Стокгольмский синдром» наоборот? – спросил он Осадчего.

– Нет. Просто понимание хрупкости человеческой жизни…

Хабаров трудно сел.

– Надо убираться отсюда.

– Идти-то, спасатель, можешь? Передохнем еще. Посиди.

Хабаров хмуро глянул на Осадчего. Его забота, если это можно было назвать заботой, была неприятна.

– То гонишь, аж язык на плечо, то «посиди». Определись!

Он тяжело поднялся, двинулся вперед, махнул рукой сидевшим на груде битых кирпичей Марине и Тагиру.

– Уходим. Из-за завала тупик плохо вентилируется. Концентрация углекислого газа и метана высокая. Отравимся. Диггеры здесь никогда привалов не делают.

Марина первой догнала его.

– Зачем ты им про углекислый газ и метан сказал?! – зло зашептала она. – Пусть бы сидели. Может, сдохли бы!

Хабаров кивнул.

– Это скорее всего. Только я, девочка, спасатель, а не убийца.

– Чистоплюй ты! Я думала, ты – мужик. А ты… – она запнулась, решая, стоит ли переходить на мат, потом сквозь слезы в истерике крикнула. – Жук ты, навозный!

Осадчий присвистнул.

– Леди, поберегите мои уши! От вашего мерзкого лексикона Тагир краснеет.

– Пошел ты, бандитский козел!

По кирпичам и гравию они вскарабкались к самому потолку, потом начали потихоньку спускаться уже с другой стороны завала. Спускаться было много тяжелее. Гравий ехал под ногами, осыпался вниз, и острые осколки кирпичей при соприкосновении больно впивались в тело.

В неверном электрическом свете фонариков дно сводчатого тоннеля напоминало лунный пейзаж. Оно было сплошь усеяно россыпью больших и мелких камней вперемешку с беспорядочными полутораметровыми кучами песка и круглыми кратерами луж, блестевшими черным маслянистым глянцем. Песок был влажным, и ноги утопали в нем до середины голени.

– Спасатель, глубоко мы? – спросил Осадчий.

– Метров сто десять. Точно не знаю.

– Холодища тут! – Осадчий поежился.

– Это из-за влажности. Влажность воздуха близка к ста процентам.

Они шли по недостроенному перегонному тоннелю, ведущему к несуществующей на карте Московского метрополитена станции «Дмитрогорская».