Сиверсия

Тасманов подал ему коньяк, зажал рюмку в его непослушных пальцах.

– Выпей… – еще раз повторил он и подтолкнул руку Хабарова.

Хабаров вылил содержимое в рот, облокотился о столешницу, запустил пальцы в волосы. Тасманов не трогал его. Он виновато сидел рядом. Просто сидел, коснувшись плеча Хабарова своим плечом, и ждал.

– Леш, это совсем не лечится? – тоном человека, не надеющегося на положительный ответ, спросил Хабаров.

– В твоем случае – нет. Время упущено. Прости.

Хабаров обернулся к нему, грустно улыбнулся.

– Ах, доктор-доктор… Как ты меня…

Он усмехнулся, надолго замолчал.

Внешне Хабаров был абсолютно спокоен, разве что была легкая дрожь в руках, которую мог заметить только внимательный наблюдатель.

– Любезнейший! – наконец, крикнул он бармену.

– Слушаю вас! – мгновенно отозвался тот.

– Плесни-ка нам коньячку по стакану. И пожрать чего-нибудь… Леш, – Хабаров обернулся к Тасманову, – а что с нею будет?

– О себе ты думать не хочешь?

– Что тут думать… Как она это переживет? Как я ей скажу? – он склонил голову к сложенным на столешнице рукам. – Ума не приложу… Легче… – он запнулся.

– Даже думать забудь! Тяжкий грех это!

– Грехом больше, грехом меньше… Алине не говори. Я сам.

– Обещаю.

Бармен поставил перед ними коньяк, мясную нарезку, фрукты.

– Давай выпьем, – Хабаров поднял свой стакан. – Будь здоров, док!

Коньяк растекался приятным теплом по каждой жилочке, только мозги он не отключал. На них он сегодня не действовал совершенно.

– Леш, сколько мне осталось?

– Саша, я не Господь Бог.

– Прости. Вопрос звучит некорректно. Я спрошу по-другому. Сколько обычно остается у подобных больных. Я «больных» правильно употребил?

– Правильно. Только я не буду тебе отвечать. Это бывает по-разному.

Хабаров нервно рассмеялся.

– Тебе придется мне ответить. Поверь! Прямо в лоб! Без сантиментов.

Тасманов украдкой вытер глаза.

– Сколько?

Взгляд Хабарова был жестким. Тон вопроса не допускал возражений.

– Месяца два. Смотря, какое сердце. Бывает, живут дольше. Черт! Это преступление!

– Спасибо!

Хабаров посмотрел на часы.

– Прости, мне ехать пора. У меня встреча, которую ни пропустить, ни отменить я не имею права.

Из-за пробок на похороны Василия Найденова он опоздал. Когда Хабаров подъехал к кладбищу, процессия уже разъезжалась. Люди в погонах, люди в штатском садились в автобус и в припаркованные у ворот кладбища на расчищенной от снега площадке машины.

Шум моторов всполошил окрестных ворон. С пронзительными криками они кружили над головами. Это действовало на нервы.

По главной аллее он пошел вглубь кладбища.

– Хабаров! Подождите.

Он обернулся и увидел Гамова.

– Здравствуйте, генерал.

– Здравствуйте. Я думал, вы приедете раньше.

– Обстоятельства.

– Да. Да…

– У вас дело ко мне?

– Вы были другом Василия. Он вас очень ценил и…

Хабаров не дослушал.

– Какая теперь разница?

Он отвернулся и пошел по заснеженной главной аллее в конец кладбища. Он был совершенно один. Он шел медленно, сосредоточенно глядя куда-то вдаль, слушая шепот ветра в кронах берез и мерный скрип снега под ногами.

Свежую могилу Хабаров увидел издали. Увидел и сбавил шаг. Мерзлые комья рыжей глины, то маленькие, то большие, были свалены продолговатой горкой – рыжей кляксой на белом снегу. Горка была неуклюже прикрыта четырьмя венками и еловыми ветками. Между венков стояла серая металлическая табличка с написанными коряво черной краской номером и фамилией.

Хабаров достал телефон, набрал номер.

– Реваз? Хабаров. Приветствую тебя, дорогой! Я тут вспомнил, у тебя мастерская по изготовлению памятников есть. Заказ срочный. Черный гранит: памятник, гробница. Реваз, и чтобы установить. Здесь глина, так что песку придется подвезти. Я завтра заеду, привезу фотографию и текст, рассчитаюсь. Спасибо. Увидимся.

Он опустился на колени перед могилой.

«А у меня планида до девяносто одного дожить. Цыганка нагадала… Не дрейфь, командир, прорвемся! Никто, как Бог и маленькие боженятки…» – улыбающееся лицо друга стояло перед глазами.

– Что ж они тебя, подполковник Найденов, как бомжа-то…

Защипало глаза. Он поднял взгляд к небу.

Низкие серые облака, гонимые ветром, бесконечной вереницей все плыли и плыли за горизонт. Неспешно падал снег, укрывая белым саваном замерзшую без тепла землю. Крепчал мороз, отчего воздух делался легким и прозрачным. Вдалеке, через поле, черной стеной шумел лес, а справа пестрой лентой четырьмя потоками вливалось в город перегруженное шоссе. В городе бурлила жизнь: суета, дела, события… Люди не перестали любить и ненавидеть, страдать и мстить, маяться и окунаться в страсти, не перестали надеяться, не перестали предавать, искать легких путей, они не стали лучше или хуже. Все было, как всегда. Все и дальше пойдет заведенным порядком. День по-прежнему сменит ночь, за зимой обязательно придет весна, за молодостью наступят зрелость и старость. Оттого, что его не стало, ничего в этом мире не изменилось.

«Не изменилось? Неправда…» – подумал Хабаров.

Найденов был сложным. Иногда трогательно нелепым, иногда чересчур правильным, иногда непростительно жестким, даже жестоким, и всегда – непонятым.