Сиверсия

– Ну, что, ё…ный рабовладелец, ты искать-то нас начал или еще нет? – потом он коротко выслушал ответ и заорал: – Кто? Кто?! Конь в пальто! Данилов моя фамилия! Списал уже, сука?! Вы начали нас искать или ждете, пока околеем? – потом он опять слушал, постепенно все заводясь и заводясь. – Да… Да не доживет он до утра, ваш Хабаров! Морозу да пурге все одно: герой он России или хрен собачий! Тебе, Княгинин, вообще статья светит! А ты кодекс-то, уголовный, открой, почитай, что бывает за допуск к полетам технически неисправного, выработавшего свой летный ресурс авиационного судна! Я молчать не буду! Мне плевать на вашу целесообразность! У тебя, Княгинин, человек на руках помирал хоть раз?! Ты же, кабинетная крыса, только бумажки из ящика в ящик… – потом Данилов опять что-то слушал, кивал, потом ругался матом, потом вновь безразлично кивал. – Да. Да! Я понял. Что я могу? У меня даже аптечки нет! – суетливой рукой он вытер мокрое от пота лицо. – Тут не понять ничего. Башка вся в крови, – он покосился на Хабарова. – Лежит как мертвый. Может, с родственниками его связаться. Может, поддержат его словом хотя бы, пока аккумулятор в телефоне не сел. Василич, подсуетись! – попросил он Княгинина. – Мы же для него ничего больше сделать не можем! Мужик он мировой! Василич, жалко!

Он спрятал телефон во внутренний карман куртки.

– Ну-ка, поднимайся, Саня! Вставай, говорю! – он опять стал трясти Хабарова, пытаясь привести в чувство. – К машине пойдем. Фюзеляж почти цел, в нем укроемся. Пурга идет. Здесь замерзнем.

Хабаров медленно, словно во сне, поднял руку, рука безжизненно упала на грудь.

– Один иди… – выдохнул он.

Данилов усмехнулся с издевкой, тряхнул головой. Отсветы горевших обломков вертолета плясали на его лице и делали его хищным и злым. Он выругался, правой рукой ухватился за воротник хабаровской куртки и, утопая по пояс в снегу, поволок его за собой, в сторону горевших обломков машины.

– Зачем вы от теплых унитазов свои жопы в тайгу волочете? Экзотику вам подавай! Хавай свою экзотику. По самые гланды!

Снег был глубокий, рыхлый, ползти по нему можно было только шагом беременной улитки. Метров через пять-семь Данилов в изнеможении рухнул в снег, сцепив зубы, застонал. Резкая боль пронзила грудину, перехватила дыхание, заныла, до этого оберегаемая, по всей видимости, сломанная левая рука. Данилов закашлялся, сплюнул кровью, пнул ногой Хабарова.

– Саня, не спать! Не спать, твою мать!

Тот застонал, пробормотал:

– Брось меня. Не жилец я…

Данилов снова зашелся в приступе кашля, опять сплюнул кровь.

– Худо мне. Ребра, видать, сломаны. Дышать не могу. Тяжело… Здесь замерзнем. Или… Или я тебя впотьмах, в снегу, потеряю. Черт! Не спать!

Он осмотрелся, но в наступивших сумерках ничего хоть мало-мальски напоминающего укрытие не нашел.

Ветер заметно усилился и недобро гудел в кронах. Его порывы то и дело подхватывали, слизывали свежий снег и закручивали маленькими вихрями.

– Ща, Санек, начнется светопреставление…

Взяв Хабарова правой рукой за воротник, до скрежета сцепив зубы, утопая в глубоком снегу, Данилов пополз дальше. Желваки ходили по его щекам, боль из глаз вышибала слезы. Он полз, грязно матерясь, и очень мало на этом свете осталось людей, вещей и понятий, которых не коснулся бы острый язык Данилова.

– Андрей Сергеевич, Владивосток. Княгинин. Отвечать будете?

Секретарша Серафима с безразличным видом стояла на пороге кабинета.

– Буду! Буду! – Сомов вскочил с кресла, едва не опрокинув на себя чай. – Ой! Извините, Алина Кимовна. Такой я неуклюжий… Но надо… Надо ответить, – на ходу стал извиняться он.

Дверь в кабинет Сомова приоткрылась, и было видно, что собравшиеся в приемной возле двери Лавриков, Орлов, Скворцов, Лисицын и ребята из других смен живо интересуются содержанием разговора.

– Понятно. Понятно. Понятно… – с очень серьезным лицом повторял Сомов. – Ну, слава богу! – он улыбнулся, ладошкой потер лысину. – Как гора с плеч! Честное слово!

Но постепенно улыбка на его лице стала таять. Наконец ее не осталось совсем. Взяв ручку, Сомов что-то быстро записал в настольном перекидном календаре, потом коротко поблагодарил и положил трубку.

Какое-то время он сидел абсолютно неподвижно, уставившись в одну точку, и монотонно барабанил пальцами по столу, потом, сделав усилие, не глядя на Алину, сухо сказал:

– В вертолете было двое: пилот и наш Хабаров. Живы оба. Только… Короче, при посадке их обоих сильно потрепало. Александр Иванович сначала был без сознания, потом несколько раз приходил в себя. Пилот сказал, что… Короче, может до утра не дожить. Голова разбита… Такое дело… Опять же, мороз, пурга, мать их, перемать! – он все же собрался с духом и поднял глаза на Алину. – Ему можно позвонить. По спутниковому. Пока аккумулятор не сел… – Сомов вздохнул, понизил голос почти до шепота. – Поддержать хоть как-то. У них там даже аптечки нет…

Алина встала, подошла к Сомову, протянула руку.

– Набирайте! – потребовала она. – Что вы уставились на меня, Андрей Сергеевич? У них там даже аптечки нет!