Сиверсия

«Я буду счастливой! Вот увидишь! Ты задохнешься от зависти! Ты поймешь, как много ты потерял… Много ты потерял… Много ты потерял… Потерял… Потерял… Потерял… Потерял… Пути назад нет… Ты не любил меня… Я буду счастливой… Женька… Женька… Женька любит меня… Женька… Ты задохнешься от зависти… С тебя три тысячи на аборт… На аборт… На аборт… Три тысячи… В наших отношениях жирная точка… Точка… Точка… Точка… Мне не нужен твой ребенок… Ребенок… Ребенок… Я буду счастливой… Буду счастливой… Аборт… Я буду счастливой… Аборт…»

– Тварь! – страшно зарычал он. – Тварь! Тварь! Тва-а-арь! – он бешено молотил руками по спрессованному снегу. – Тва-а-а-арь!

Его бросило в жар. Все тело горело, словно в полдень на пляже. Хрипя, задыхаясь от ненависти и боли, он встал на четвереньки, мутным, качающимся взглядом посмотрел вперед. Зачерпнул пригоршню снега, сунул ее в рот, прожевал, остатки снега растер по лицу.

– Ты у меня будешь счастливой! – дьявольская усмешка исказила его лицо. – Только выберусь отсюда, дорогая…

Он брезгливо сплюнул и медленно пополз вперед.

– Ты что? Ты что сейчас сделала?! – орал Лавриков.

Орлов, Скворцов, Лисицын переглянулись, Орлов положил ему руку на плечо.

– Спокойно, Женя. Без нервов. За это просто убивать надо.

– Какая же ты дрянь! – сквозь зубы, захлебываясь бешенством, прошипел Лавриков. – Да такая подлая сучка мне даже как коврик у подъезда не нужна. Жаль, я женщин не бью. А то бы… Каждое слово тебе в глотку… Обратно… – он сжал кулаки. – Он же там… Там… А ты!

Все, включая секретаршу Серафиму, с немым укором и осуждением смотрели на Алину. В тишине, под прицелами взглядов, Алина обернулась к Сомову.

– Андрей Сергеевич, до Благовещенска небо чистое. Если не возьмете меня на самолет МЧС, я полечу обычным рейсом.

Сомов вздрогнул. Только сейчас он все понял. Он подошел, взял руку Алины, поднес к губам, поцеловал.

– Вы – великая женщина, Алина Кимовна… – он растроганно обвел взглядом подчиненных. – Да после таких-то слов я бы пешком в Москву пришел выяснять отношения! А еще вот ему, – он ткнул пальцем в Лаврикова, – ему морду набил бы! Честное слово…

– Мишаня! – Хабаров дернул Данилова за ногу.

Тот не отозвался. Полулежа в глубоком сугробе, он спал с блаженной улыбкой на лице. Хабаров тряхнул его, потом еще раз, еще.

– Рука! – вдруг вскрикнул Данилов и застонал.

– Замерзнешь, дубина! Двигаться надо.

– Такой кайф обломал… – Данилов зевнул и снова закрыл глаза.

Хабаров подполз ближе, стал растирать Данилову щеки, нос, уши, пальцы рук. Наконец Данилов вздрогнул всем телом, проснулся.

– Фу-у-у! Спал я, да?

Хабаров дал ему пинка.

Друг за дружкой, утопая в снегу, они поползли по направлению к лежавшему вверх хвостом, зажатому между кедров фюзеляжу вертолета.

Что произошло, Данилов не понял. Вдруг земля стала вращаться быстрее, он за нею не поспел, заскользил на брюхе вниз, крича от боли. Когда скольжение прекратилось, он со стоном перевернулся на спину, руками стал откапывать лежавший поверх него снег.

– Мишаня, ты как? – донеслось откуда-то сверху.

– Могилка готова!

Проделав в снегу отверстие для лица, Данилов осмотрелся. Оказалось, он свалился в заметенный снегом овраг, шириной метра полтора, с крутыми, почти отвесными откосами в человеческий рост. Данилов вдруг отчетливо осознал, что самому ему отсюда не выбраться. Его охватила паника.

– Черт подери! Саня! – что есть мочи крикнул он. – Мама моя… Что делать-то? Саня! – заорал он в истерике. – Б…! Е… в рот! Вытащи меня! Вытащи!

Лежа на снегу Хабаров смотрел на него сверху.

– Нет, ты видел блядство такое?! – выкрикнул, чуть не плача, Данилов, предпринимая безуспешные попытки подняться по склону.

– Ну, давай! Вытаскивай меня! Чего глядишь?!

Хабаров поморщился.

– Не ори, голова раскалывается.

– Может, тебе скорую вызвать?! – и Данилов опять нецензурно выругался.

Хабаров посмотрел на Данилова, потом на овраг, потом на место падения машины и еще горевшие мелкие обломки, втянул носом воздух, опять поморщился.

– Двоечник, что ж у тебя посадка-то с выключенным двигателем не отработана? Несущему винту надо резвей обороты давать, жестче выжимать из него подъемную силу! Скорость надо уметь гасить. Или ты ее или… она тебя.

– Ты вытаскивать меня будешь или нет?! – выкрикнул Данилов.

– Нет.

– Сука! Я тебя почти час искал, по снегу ползал! Да ты бы, зае…нец, замерз давно! – Данилов перешел на крик. – Я с ребрами, сломанными, тебя сюда тащил! Слезы от боли на кулак наматывал, а тащил! А мог бы в фюзеляже спрятаться, отсидеться. Замерзай ты, к чертям собачьим! Вытащи меня, немедля! Сам вылезу – порву!

– Все сказал? Теперь меня слушай. Разгребаешь снег в овраге под два лежака. Пока пурга сил не набрала и еще горят обломки, я таскаю лапник. «Ласточка» твоя лапника много насшибала. Лапник с полметра стелим на дно оврага. Сбитые сучья – наверх, как крышу. Въезжаешь? От «ласточки» твоей керосином воняет. Чуешь? Дымится она. Это не укрытие. В любой момент рвануть может. Я пошел. Посмотрю, что к чему. Снег разгребай.

«Пошел…»

Это было проще сказать, чем сделать.