Сиверсия

– Придумает он. Как же! Ведь и не надо ничего больше: сходи к бывшему дружку своему Виктору Чаеву и попроси. Они же с военкомом нашим соседи. Вместе и на рыбалку, и на охоту, и в баню, и по бабам… Сколько ты Чаева выручал, сколько работали вместе… Гордый он! Брать у моей сестры деньги, когда без работы сидел, мы можем, а сына ее от армии отмазать – не можем! Через гордость свою, поганую, мы переступить не можем!

– Люда! Люда, что ты говоришь?! Ты послушай себя! – Скворцов решительно отодвинул тарелку. – Не хочу я этой гадости. Просил же, мне овсянку не вари. Не люблю я ее.

– Ты только себя любишь! – опять зарыдала Людмила. – Я сама к Чаеву пойду. Я не гордая. Я попрошу…

– Ну, что ты говоришь?! Ты соображаешь, что ты говоришь? Я запрещаю тебе даже думать об этом! Поняла?

– Он мне запрещает! – Людмила всплеснула руками. – Да я на коленях стоять буду! Я ему руки целовать буду! Ты слышишь? Только бы он помог! У меня опыт есть. Я помню, как на коленях перед сестрой стояла, денег просила, когда мы с голоду подыхали, когда ты от Чаева ушел.

– Ну, вот что, предки! Вы орите тут, а я пошел, – Скворцов-младший рывком поднялся из-за стола.

– Иди-иди… – крикнула ему вслед Людмила. – Второй папочка!

– Утро начинается…

– Денис, в институт опоздаешь!

– Нам ко второй паре.

– Устал я от твоего визга, Людка. Тоже пойду. Дежурство сегодня тяжелое было. Разбуди меня часа в два. Ты помнишь, что мы к пяти на дачу к Женьке Лаврикову приглашены?

– Нет, ты не уйдешь! – Людмила преградила ему дорогу. – Пообещай мне, что…

– Нет! Хватит об этом.

Он отстранил Людмилу, дошел до двери, обернулся.

– Узнаю, что ты ходила, жить пойдешь к сестре. Ясно?

Шлепая стоптанными тапочками по стертым плешинам линолеума, Скворцов пошел в спальню. Вдруг он вернулся, с минуту постоял посреди кухни, точно вспоминая, зачем возвращался, внимательно посмотрел на жену и очень тихо, будто себе самому, сказал:

– Куда все делось, Люда? Ведь любовь была. Всего четверть века прошло… Куда за двадцать пять лет все делось-то?

Уже в темноте электричка подъехала к засыпанным снегом соснам Перетрясова. С минуту она постояла у перрона, а потом бодро ринулась в ночь, оставив на белом снегу кутающихся в воротники шуб и пальто людей, тоже заспешивших, но домой, к уютному дачному теплу.

К вечеру становилось метельнее. Ветер бросал клочья колючей поземки прямо в лицо, нападал одновременно со всех сторон, и не было никакой возможности от него защититься. Тропинку замело, от нее осталась едва различимая ложбинка, идти приходилось, утопая почти по колено.

– Одно утешает, на машине не поехали, – сказал Скворцов. – Ей-ей увязли бы еще на повороте с шоссе…

Свет на даче Лаврикова горел во всех окнах. Это был просторный двухэтажный деревянный дом, со множеством комнат, построенный в духе дачных домов интеллигентов-шестидесятников: скромненько, но со вкусом.

В комнатах было еще прохладно, и хозяин суетился у двух изразцовых печей.

– Женька! Гостей принимай! – с порога крикнул Скворцов.

Лавриков заспешил к ним.

– Рад вас видеть, ребята! Проходите. Людочка, все хорошеешь!

Он помог Скворцовой снять шубу и шапку и тщательно стряхнул с них снег.

– Обожаю твой парфюм, Женечка! – Людмила с удовольствием втянула носом запах и обняла Лаврикова. – Ну, здравствуй, дорогой. Давно не видела тебя.

– Как у вас все запущено… – усмехнулся Скворцов и, безразлично махнув рукой, исчез на кухне.

На плите аппетитно булькали кастрюли, по просторной кухне ползли соблазнительные мясные запахи. На столе блестели фольгой горлышки бутылок шампанского, искрился хрусталь бокалов, мерцала глубиной бриллиантов налитая в графин водочка, ее оттеняли спокойным чайным цветом коньяк и бренди. Стол-тумба у окна был завален разноцветными упаковками, свертками, зеленью. Поверх всего этого лежала огромная круглая шапка из чернобурки, отороченная тремя роскошными лисьими хвостами.

– Жень, сегодня подстрелил?

Скворцов, с бутылкой коньяка в одной руке и наполненной до краев рюмкой в другой, в лисьей шапке Лаврикова вышел в гостиную.

– Ой! Прелесть какая! – захлопала в ладоши Людмила.

– Мне идет? Держи, – Скворцов подал жене рюмку коньяка. – Выпей, согреешься. Жень, это ты один успеваешь? – он кивнул в сторону кухни. – Четыре индейки в духовке, четыре кастрюльки на плите…

Лавриков улыбнулся загадочно и принялся шевелить дрова в печи.

– Ты хитрую морду-то не делай, – посоветовал Скворцов.

– Ребята, – он виновато улыбнулся, – кажется, я пропал!

Он оглянулся на лестницу, что вела на второй этаж, и перешел на шепот.

– Сейчас я вас кое с кем познакомлю.

– Я так и понял, – безапелляционно подытожил Скворцов. – Казанова – он и в Африке – Казанова!

Людмила счастливо, точно это она «пропала», воскликнула:

– Ой, Женечка! Я так за тебя рада! Ты прямо весь светишься!

– Тьфу-тьфу-тьфу! Не сглазить! – Лавриков сплюнул и постучал по березовым поленьям.

– По голове себе постучи! – посоветовал Скворцов. – Когда ты их менять успеваешь?

Лавриков сердито погрозил ему кулаком.

– Женечка, это он от зависти.