Сиверсия

Хабаров встал, что-то поискал на кухонном шкафу и протянул мальчишке ключ.

– Держи! Можешь приходить, когда захочешь. И ночевать тоже.

Антон растерянно замотал головой.

– Нет-нет, дядя Саша, я не возьму!

– Почему?

Мальчонка потупился.

– Почему? – повторил свой вопрос Хабаров.

– Моя классная руководительница говорит, что я из неблагополучной семьи, что доверять мне нельзя, что гены все равно возьмут свое.

– Да-а?! – искренне удивился Хабаров. – Дура, брат, твоя руководительница. Ой, дура!

Он решительно вложил ключ в руку ребенку, потом не удержался, прижал его носом к груди, чмокнул в макушку.

Антоха обнял ручонками Хабарова и заплакал.

– Ну-ну… Раскис. Ты же мужик! Вытри нос. Вытри…

Он был рад, что мальчишка сейчас не видит его лица. Нужно было скрыть навернувшиеся слезы.

Лавриков почти достиг поставленной цели.

– Не переусердствуешь? – с подозрением покосившись на него, спросил Виктор Чаев. – Тут есть над чем подумать.

– Я по утрам не думаю. Я по утрам действую!

Лавриков опрокинул в рот очередную рюмку бренди.

– Эй, человек! – Чаев поманил пальцем бармена. – В темпе вальса сделай нам чайку покрепче.

– Пойло для слабаков! Я еще не созрел.

– Осторожно!

Чаев вовремя подхватил его, падающего, и усадил на стул.

Они странно смотрелись рядом: ухоженный, модный, с легкой сединой и хорошими манерами преуспевающий бизнесмен Виктор Чаев и суетливый, в вытянутом, видавшем виды свитере и стареньких джинсах «пацан» Женька Лавриков.

Они встретились случайно. Проезжая мимо, Чаев заметил Лаврикова, в стельку пьяного, едва держащегося на ногах, шагающего по метельной улице без шапки в куртке нараспашку, то и дело натыкающегося на прохожих.

– Виктор, я так люблю ее, что жениться на ней хочу. Понимаешь?

– Предположим, ты женился.

– Да!

– От большой любви.

– Да!

– Женщине что нужно?

– Что?

– Дети ей нужны. Это пеленки, распашонки, каши, прививки, а также ор, денный и нощный, еще теща и – что менее опасно – тесть. Все со своими поучениями лезут. Сделай то. Принеси это. Поди туда. Слушай сюда. Это – не любовь. Это что?

– Что?

– Быт. Это, Женечка, трудные будни. Ты хочешь трудные будни?

Лавриков пьяно мотнул головой.

– Нет!

– Женщины тоже по природе своей терпеть не могут трудные будни. Они от этого делаются сварливыми и стареют.

Чаев взъерошил короткостриженые, начавшие рано седеть волосы, вздохнул.

– В жизни, Женечка, у нее то ребенок не кормлен, то голова болит, то стирка затеяна, то жрать готовить надо, то замоталась – спать хочется, а то, вообще, один твой «кризис среднего возраста» в голове. Для любви места нету. Брак, мой дорогой, как «трёшка» в центре с евроремонтом, на которую копил всю жизнь. С одной стороны долгожданная крыша над головой, а с другой… Никогда не будешь жить на берегу океана.

Лавриков поморщился, отмахнулся.

– Что ты пристал ко мне?

– Кушай свой бренди. Завтра протрезвеешь и будешь как новенький. А женщины… От них не трезвеют. Эта зараза сидит в нас, точит изнутри. И нет лекарства. Я-то знаю…

Уснувшего Лаврикова Чаев осторожно взвалил на плечо и понес в машину.

Проснувшись поздним вечером на чужом кожаном диване, укрытый старомодным колючим клетчатым пледом, Женя Лавриков никак не мог понять, где он.

Он долго рассматривал укутанную вечерним полумраком гостиную, выдержанную в модных бежевых тонах, роскошный ковер на полу, безукоризненно, очевидно профессиональным дизайнером, подобранную мебель, статую в углу и касавшиеся стекол новенького стеклопакета заснеженные ветки березы.

К кому он угодил? Ни в одной из знакомых ему квартир не было такой обстановки, которая даже на первый взгляд стоила денег, причем денег немалых.

Превозмогая надрывную головную боль, Лавриков сел. Пробубнив что-то бессвязное, он поскреб щетину, небрежно скинул на пол плед и, шлепая босыми ногами по скользкому паркету, пошел на узенькую полоску электрического света, пробивавшуюся из-под неплотно прикрытой двери.

– Очухался? – глянув на возникшего в дверях Лаврикова, cпросил Чаев.

– А-а, это ты… – без энтузиазма констатировал Лавриков.

Он сунул руки в карманы и прислонился к дверному косяку.

– Садись, чаю на травах выпей. Похмелье как рукой…

Чаев снял пестрый матерчатый колпак с чайника и аккуратно наполнил зеленоватой жидкостью две предусмотрительно приготовленные чашки.

– Садись. Чего стоишь?

Но Лавриков не двинулся с места. Рассеянно, без интереса он оглядел новенькую, вылизанную до блеска кухню.

– Значит, так ты устроился… – то ли сказал, то ли спросил он.

– Хороший дом, не так ли?

– Не так.

Он сел напротив, с вызовом сказал:

– А у меня нет ничего, кроме добродетели!

– Конфеты? Печенье?

– Живешь, Виктор, как на выставке современного дизайна. «Пройдемте в павильон “Гостиная”. Пройдемте в павильон “Кухня”. Дальше павильон “Бильярдная”…» Старая дача теплой была, уютной, какой-то душевной, родной. Там бывать хотелось. Там домом пахло. А здесь… Холодно. Жизни нет. Все вычурно, напоказ. Тебе самому вся эта хрень нужна разве? Тебя самого здесь нет. Деньги твои есть, а самого – нет. Как тебе мои впечатления?

Чаев вымученно улыбнулся.