Сивилла

   Вся эта семейная история была, конечно, известна Сивилле. Что еще важнее, она понимала нужды и страхи своего отца. Поэтому, ожидая в Нью-Йорке письма из Детройта, она боялась двух вещей: того, что он не приедет, и того, что он приедет. Ночь за ночью, вновь и вновь в течение всего периода напряженного ожидания, Сивилла видела сон:

   Она ходит по какому-то огромному дому в поисках отца, или в том же самом доме он ищет ее, или они ищут друг друга. Она проходит комнату за комнатой в бесполезных поисках, зная, что ее отец где-то здесь, но одновременно понимая, что она не сможет найти его.

   – Вы должны в этом сне сказать отцу, что вы его ищете, – посоветовала доктор Уилбур во время сеанса анализа. – Сон этот символизирует сексуальное влечение к нему, поскольку он соблазняет вас и в то же время отказывается удовлетворить желание.

   Сивилла признала, что испытывала сексуальные чувства к отцу, когда он беседовал с ней о сексе. «Есть в сексе некоторые вещи, на которые у меня пока нет ответа, – говорил он, к примеру, в период свиданий с Фридой. – Вы, молодые люди, знаете о сексе гораздо больше, чем знали мы в свое время».

   Доктору было ясно, что Уиллард сексуально стимулировал Сивиллу не только когда она стала взрослой, но и когда она была ребенком – и постоянной демонстрацией первичной сцены, и своим отказом в физических контактах с ней после того, как она стала, по его словам, «слишком большой».

   В другом сне:

   Мужчины преследуют ее с сексуальными намерениями. Ее отца здесь нет, и он не может спасти ее. Преследование продолжается, а спасения нет.

   Долгое время пребывая в ожидании, что отец вступится за нее, придет ей на помощь, Сивилла и теперь ждала этого. И по мере того, как шли дни, а ответ на письмо не приходил, она запутывалась в паутине амбивалентных чувств. Эти чувства были бы проще, если бы Уиллард являл собой типичный пример отвергающего отца. Однако у Сивиллы были с ним тесные взаимоотношения, в которых он, как правило, предавал ее из-за своей пассивности, но которые укреплялись благодаря эдипову комплексу и близости их вкусов.

   Когда художественный критик из Сент-Пола, штат Миннесота, уверил Уилларда в том, что Сивилла действительно талантливый живописец, он был горд за нее. Он даже сам стал изготовлять рамы для ее картин и вешать их на стену. Когда отец и дочь вместе разглядывали какую-нибудь картину, казалось, будто ее разглядывают два глаза одного человека. Между ними существовали взаимные узы привязанности, ставшие еще крепче в результате двух событий, случившихся в раннем детстве.

   Во-первых, когда Сивилле было всего шесть недель, она заболела воспалением среднего уха. Никто не мог сказать, что с ней происходит, но успокаивалась она только на руках у отца. По случайности всякий раз, взяв ее на руки, он садился рядом с кухонной плитой. Тепло, которое ассоциировалось с отцом, успокаивало ее, – так началось это влечение к отцу.

   Во-вторых, из-за того, что Сивилла не могла идентифицировать себя с матерью, истязавшей ее и заставлявшей испытывать чувство стыда, она все более и более склонялась к тому, чтобы идентифицировать себя с отцом. Ей нужен был хоть кто-то, и она убедила себя в том, что отец – это та фигура, на которую она может положиться, тем более что она была похожа не на Андерсонов, а на Дорсеттов.

   Таким образом, на сознательном уровне Сивилла всегда защищала образ своего отца, хотя временами этот образ не казался несокрушимой крепостью.

   «В колледже, – писала Сивилла в дневнике в свой выпускной год, – у меня были соседи по комнате, друзья по классу, старшая медсестра и наставник. Мой наставник, доктор Термин, был толстым и веселым. У него были усы. Он был теплый. Он был как отец, которого у меня никогда не было. У него всегда находилось время поговорить со мной. Это было так непривычно».

   А когда доктор Уилбур прямо спросила Сивиллу: «Любит ли вас ваш отец?» – Сивилла нашла подходящий ответ: «Полагаю, что любит».

   Итак, ожидание ответа Уилларда Дорсетта затягивалось.

Часть 3 Распад

   18. Сопоставление и перепроверка

   В 4 часа дня 4 мая 1957 года Уиллард Дорсетт вошел в приемную доктора Уилбур – уверенный в себе, самодовольный, собранный, равнодушный и неприступный человек, не чувствовавший за собой никакой вины.

   Десятью минутами позже его доспехи начали трещать и он почувствовал себя неуверенно. Сидя в небольшом зеленом кресле в кабинете для консультаций, он осторожно вытирал лоб свеженакрахмаленным платком, начиная осознавать, что вопросы, которые задает доктор Уилбур, вовсе не те, к которым он готовился. Он ожидал вопросов, касающихся Сивиллы – тридцатичетырехлетней женщины, одиноко живущей в Нью-Йорке и старающейся излечиться. Вместо этого доктор возвращала его в Уиллоу-Корнерс, к временам его брака с Хэтти. Этот год, проведенный с Фридой, был хорошим годом: удалось покрыть дымкой забвения не только события в Уиллоу-Корнерсе, но и происходившее в Омахе и в Канзас-Сити. И вот теперь доктор безжалостно, сантиметр за сантиметром, развеивала эту завесу.