Сивилла – волшебница Кумского грота

Тит вообще глядел на Арунса почти с обожанием, как ребенок на взрослого, который интересовал его вычурными затеями и любовными похождениями, главной сущности которых мальчик еще не понимал.

Эти братья не любили, даже опасались Секста как грубияна, драчуна, способного в крутую минуту к дикой расправе с ними, разделяющими родительское расположение, сонаследниками в ожидаемом если не могуществе, то имущественном дележе, которого Секст, что для всех было явно, не пожелает допускать между братьями добровольно, как этого хотят и они с ним.

Между Титом и Арунсом установилась прочная симпатия, какая нередка у сильного и слабого, ловкого и простоватого.

Эти братья часто помогали друг другу обманывать своего наставника Брута, чтоб получать недозволенные им удовольствия. Дорогой при остановках корабля для отдыха плавающих на двое-трое суток в Неаполе, больших городах Сицилии и на восточном берегу Италии, в Кротоне, они вместе свертывали куклу и укладывали на постель вместо Арунса, сумев сделать нечто вроде маски, похожей на его лицо, чтобы Брут не знал, когда тот уходит с корабля и когда возвращается.

Старик жалел его и удивлялся, как этот юноша слаб к морским переездам, даже кратким: лежит в постели без чувств почти все время стоянки корабля, замученный морской болезнью, когда качки вовсе не было.

Братья, обманывая Брута, не подозревали, что он, со своей стороны, обманывает их. Сивилла велела Тарквинию послать с его сыновьями в Грецию именно Брута, для того чтобы тот имел возможность видеться там и говорить, кроме знакомого ему в Риме Евлогия, с Руфом, Арпином и другими беглецами, спасшимися от казни и выдачи тем, что переменили себе имена на греческий лад и отдались под защиту дельфийских жрецов, принятые ими радушно, потому что были людьми богатыми и согласились выполнять некоторые поручения, клонящиеся к расширению влияния Греции на Рим.

Глава XVIII Знаменитый оракул

Знаменитый храм Феба-Аполлона Дельфийского находился у подошвы горы Парнас, в самом прелестном по ее живописному местоположению части этой почти приморской области Греции — Дельфийской долине.

Вдоль всей дороги, проходимой путниками от города до храма, богатые нивы перемежались оливковыми, миртовыми, кипарисовыми рощами, в сумрачной прохладной тени которых извивались серебристыми змейками и журчали музыкальной мелодией прозрачные горные ручьи.

Вдали с этой дороги виднелся оставленный путниками город Дельфы, полный храмов, посвященных всевозможным божествам греческого культа, колоннад, портиков, мест для гимнастики, обязательной для каждого воина в мирное время, даже в дни богомолья, а по общепринятому правилу и для каждого образованного молодого человека, имеющего досуг.

Но вся роскошь этих городских зданий затмевалась величием главного святилища этой местности.

Храм Аполлона, сооруженный из белого мрамора с золотом, вызывал безграничное удивление видящих его богатством и таинственностью.

Поднявшись по узкой тропинке отлогого склона горы, путники очутились в прелестном саду, полном статуй из мрамора разного цвета, а также бронзы, серебра, даже золота, распланированном и засаженном цветами по самым прихотливым правилам тогдашнего садоводства.

Арунс и Брут, бывавшие тут прежде, лишь слегка выразили удовольствие возможностью еще раз поглядеть на все это великолепие, но приехавший впервые Тит захлопал в ладоши и стал бегать по священному саду, как на обыкновенной прогулке, покушаясь рвать цветы и валяться в траве. Брут в благоговейном ужасе по поводу такой профанации собственности бога солнца стал ахать и восклицать без связи и толка, не зная, как выразить свой испуг перед возможностью гнева Аполлона на шалости мальчика, не делающего разницы между священным и простым, а в глубине души почувствовал еще более сильную ненависть к Тарквинию и Туллии, имеющих столь развращенных сыновей, что даже в детстве никакой святыни не уважают, на кумиры глядят как на куклы, плюют на землю, зная, что она принадлежит в этом саду не человеку, а самому Аполлону, и почувствовал горечь при мысли о возможности для Рима быть под властью таких озорников.

«Этому надо положить конец!» — решил он в своих думах, не подозревая, что мысль внушена ему Евлогием, с которым он виделся в Риме перед отъездом. Видел он его и сегодня в Дельфах, успевшего верхом через Самний и Кортон, сев на корабль в Брундизии или Таренте, явиться сюда намного раньше Брута, успел и передать кому следовало все разговоры сивиллы с Тарквинием и свои с Брутом.

Широкая мраморная лестница вела к самому храму из сада, но туда никого не допускали без предварительных переговоров с очередным жрецом.

— Опять ты плюешь! — вскричал Брут в еще большем ужасе, отдернув свою ногу, уже занесенную на первую ступень лестницы. — Я ведь тебе уж говорил, Тит, чтобы ты этого не делал. Посмотри, куда ты плюнул!..

— Да там, дедушка Юний, ни статуй, ни цветов нет, а только камень голыш лежит на столбе.