Скачка

 Отец обратной дорогой переживал: не сумел себя правильно повести с Верой Федоровной, взял не тот тон, слишкой уж крутой, требовательный, а с Кругловой, как с женщиной много пережившей, да еще с незарубцевавшейся душевной раной, вести разговор надо было совсем по-иному. Ведь она так и не дала прямого ответа: видела ли, как Антон взял деньги у Урсула, хотя на суде говорила твердо. Светлана вслушивалась в эти размышления отца и думала: вот и он почувствовал нечто неладное... Может быть, не надо спешить, глядишь — постепенно все прояснится.

Она понимала: с Сергеем Кляпиным разговор был бы бесполезным. Он легко вывернется, если его не припрешь фактами. А бригадир Урсул? Где он? Что с ним? Ведь Антон сказал: это мужик серьезный, но он заболел, уехал к себе, на суде было зачитано его письменное показание, да двое рабочих из бригады дорожников подтвердили, что собирали деньги, но и это Антон объяснял: в таких бригадах деньги всегда собирают на разные нужды, даже чтобы купить новый инструмент... Конечно, надо узнать, где этот самый Урсул, но если он у себя в Молдавии, то не ехать же туда... «Если надо, то поеду»,— вдруг решила она.

Все как-то сплеталось, объединялось, но тут же и разваливалось. Она думала то о поездке к Кругло вой, то о встрече с Трубицыным... Человек этот не прост: подчеркнутое спокойствие, уверенность в своей правоте, весомость каждого слова, открытость и даже вроде бы бесстрашие; он четко знает, как надо жить и во имя чего... Да-да, все это было в Трубицыне, потому он так спокойно, словно самый рядовой житель города, шел с ракеткой от теннисного корта; легко, под взглядами любопытных, повел ее к своему особняку, будто все, что скажут о нем эти самые любопытные, его не трогало; так ведь обычно себя не ведут районные начальники, да и повыше тоже, они любят изображать людей загадочных, всех держать в таинственном отдалении, а вот Трубицын... Нет, своей простецкой манерой он не мог ее сбить с толку. Пожалуй, она бы занялась раскопками здесь, но... была комната, окрашенная в серый цвет, были ласковые руки Антона, его губы рядом: «Я сам еще не могу понять, что случилось... Зачем я им понадобился?.. В Трубицына я не верю. Тут я все прокрутил. Ну, был у нас спор: мол, стыдно руководителю крохоборничать, брать со всех подаяние. Но он ведь даже и не отрицал, что ему тащат, не отрицал, что и в область посылает. Мол, что поделаешь — продовольственные трудности, надо поддерживать руководству друг друга. Да и расходы большие на всякие представительства... Говорил: не им придумано, так уже нынче повелось повсеместно, а он от других отстать не может... Он, конечно, сволочь, но не такая, чтобы загнать меня в тюрягу. Да и зачем? Смысл? Боялся разоблачений? Чепуха! Таких разоблачений, о которых я говорю, теперь из мелкого начальства никто не боится. Вот если крупная игра... Конечно, я тут, в колонии, наслушался, как умеют прятать тех, кто шумит на всю округу, пишет в газеты, в Москву... Умеют прятать, целые системы для этого отработаны. Но я-то ведь не шумел. Не успел еще. Думал: вот построим дорогу, сделаем профилакторий, дадим возможность рабочим отдыхать, тогда уж можно будет и в атаку идти. А то какая же атака, если ты еще никто. Может быть, Светланка, я и неправильно рассуждал. Сейчас даже жалею. Все же попал бы сюда с твердым ощущением человека, пострадавшего за истину. А то... Нет, Трубицына я не подозреваю. Иной раз мне думается: надо искать причину моей беды не в каком-нибудь человеке, а в неком обстоятельстве... Но до этого я еще не добрался. Помоги мне».

«Помогу»,— твердо пообещала она.

И вот сейчас она пытается сдержать свое обещание, но пока из этого ничего не выходит... Но ведь все-таки кому-то понадобилось упрятать Антона в колонию, и сделали это так чисто, что все уверены: Антон — взяточник. А вот сейчас убеждают и ее в этом. Отец ссылается на Зигмунда Яновича. Да, конечно, Лося она знала с детства. А не поехать ли к нему, не взглянуть ли на этого железного старика, ведь у него в руках все нити дела Антона? Неважно, что он отказал отцу; может быть, ей не сумеет отказать...

2

 Петр Петрович тоже в это время думал о Зигмунде Яновиче, и, если для Светланы нынешний прокурор области был лишь человеком, облеченным особой властью, от которого зависела судьба Антона, то для Петра Петровича этот самый Лось был частью его собственной жизни.