Скачка

Первый появился в обкоме, когда Лось уже был прокурором области, и ему сразу показалось — с этим человеком, прибывшим сюда из Москвы, он не сработается, слишком тот круто взял, пытаясь подмять всех под себя. На бюро Первый решительно бросил: «А вот этим займется прокурор», но Зигмунд Янович ответил: «Нет, я этим заниматься не буду». Все затихли, ждали гневной реакции. А речь шла о промыслах в колхозах, кое-кто усмотрел в этом незаконные действия, но Лось побывал в хозяйствах, убедился: тем колхозам, что занимались промыслами, иначе нельзя, им не подняться, они в долгах как в шелках, да и промыслы — дело нужное для области. Все это он выложил. Тогда взвился Второй: мол, прокурор либеральничает, играет в добряка, а сути экономической не понимает. Первый поморщился, сказал: «Все товарищ Лось понимает. И доказал... Будем думать об этих колхозах». Потом было еще много такого, когда Первый принимал позиции прокурора, и Лось понял: тот старается быть объективным... Эх, какая же у них была область! И промышленность они подняли, и колхозы одно время расцвели. А потом все начало буксовать, заводы стали давать сбои, оборудование у них старело, от министерств помощи никакой, а из деревень потек народ на стройки... Ветшало хозяйство, и все происходило на глазах, из магазинов стали исчезать товары, денег все меньше и меньше шло на благоустройство деревень и городов, а преступность росла... Хозяйственники финтили, приписывали, облапошивали друг друга. Во главе хозяйств возникали бойкие людишки, умеющие громко говорить на собраниях... Медленно, как песок, утекало все, чем славны были прежде; в круговерти повседневной и не замечалось, как все ветшало. Лось даже не уловил момента, когда движение останови лось и все стало затягиваться ряской, а оглянувшись, ощутил — он уже постарел и устал. Может, и Первый устал? Потому так молчит на заседаниях, только хмурится? Область ни плохая ни хорошая, держится на плаву — и ладно, и появилось это словечко — стабильность, в него вкладывали особый смысл: не надо перемен, если они начнутся, люди, привыкшие к своим местам, могут покинуть их, а все себя считали важными и нужными... Стабильность, стабильность, стабильность! Пусть будет всегда так, как есть. А он — Зигмунд Янович Лось — стар, болен, хватается то за одно, то за другое, суета сует. Да и к чему стремиться? Более ведь в жизни ничего не дано, только финал маячит впереди, добрести бы до него достойно... Вот началось было дело на мясокомбинате, но приехал к нему Второй, сказал: не раздувай, Зигмунд Янович, зачем позорить область, сами справимся, турнем директора. Турнули и посадили на молокозавод, а дело утонуло... Да мало ли о чем просили в обкоме, и он соглашался. И в самом деле — области и так худо, с трудом выколачивают деньги и фонды то на одно, то на другое, а если возникнет громкое дело, известное на весь Союз, то всегда могут ткнуть в него пальцем, сказать: как же вам давать-то, коль у вас все это разворовывается, наведите у себя порядок, тогда и дадим, и оставайся область без фондов... Стабильность!.. Вот что случилось. Ведь Фетева ему порекомендовал Второй. Как же тяжко все это перебирать в уме! Но жизнь свою обратным ходом не пустишь.

Он уснул в кресле подле раскрытого окна, а проснулся с тяжелой болью в боку, надо было снова вызывать врача. Он позвонил в поликлинику, потом помощнику. Тот появился, когда над Зигмундом Яновичем хлопотали врачи. Однако же Лось попросил их выйти на минутку, передал пакет помощнику, наказал: пусть вылетит сегодня в Москву, попадет к заму, фамилия которого указана на конверте, а устно скажет: мол, Зигмунд Янович его просит заняться всем этим лично, никому не передоверять, в этого зама, своего старого знакомого, Лось верит. Помощник пообещал, что все так и сделает. Зигмунд Янович почувствовал тяжелую тошноту...

5

 Шли дожди, потом выпал первый снег, укрыл вершины хмурых сопок.

Комнатенка за классом еще хранила следы прежнего жильца; была она хмурой, узкой и сыроватой, но все не барак, и койка, а не нары — учитель входил э некое элитарное звено колонии. Майор оказался прав: хлеб этот нелегок, потому как на занятиях собирались люди с трехклассным образованием, а если и с семилеткой, то полные тупицы. Все они считали занятия чем-то вроде роздыха, и плевать им было, что учителю необходимо вдолбить им в головы хотя бы начальные знания, ведь к концу года будет комиссия, и, если обнаружится, что Антон их ничему не научил, с него спросится. Держать этих людей в повиновении и заставлять считать и писать стоило трудов, но все же у него был морской опыт. На первых же занятиях он пересадил по-новому своих учеников, чтобы быть гарантированным от внезапной драки или еще чего-нибудь такого.