Скачок. Психология духовного пробуждения

В книге «Упадок» я высказал предположение, что развитие монотеистических религий отображает углубление отделенности эго от мира. Погрузившись в чтение антропологических текстов в рамках своих исследований при работе над «Упадком», я с изумлением обнаружил, что большинство первобытных народов Земли в наше время не являются теистами в том смысле, в каком мы понимаем это слово ныне. (Например, согласно статистике социального антрополога Ленски, лишь 4 % современных охотников-собирателей имеют представления о некоем «боге-творце, который как-то озабочен нравственными проблемами человечества») [8]. Народы, избежавшие «упадка», не верят в богов, которые присматривают за миром и руководят его событиями. Вместо этого у них есть представления о некой духовной силе или энергии, которая пронизывает мир, а также об индивидуальных духах, которые влияют на природные явления. Подобно богам, духи способны управлять природными явлениями – вызывать заболевания, дожди, перемену ветра. Однако их не воспринимают как антропоморфных существ, наподобие богов, – скорее как абстрактные энергии и силы, что-то наподобие смутной дымки.

Представление о богах как антропоморфных сущностях с некими личностными качествами стало результатом усиления чувства эго. С одной стороны, это стало отчетливым признаком того, насколько обездуховленным сделался мир. Если прежде первобытные народы считали окружающий мир священным и фактически поклонялись природе, то теперь священное ушло из мира природы. Ныне «священное» сосредоточилось в определенных местах (церкви и храмы), а также в определенных людях (священнослужители). «Божественное начало» переместилось в иной мир – оно больше не живет среди нас. В то же время идею о существовании богов можно воспринимать как реакцию на одиночество и чувство неуюта, которые ощущают люди в наше время. Вера в богов, приглядывающих за миром и управляющих его делами, стала психологической реакцией на чувство неуверенности и отделенности. Эта вера помогает людям воспринимать мир как более доброе и упорядоченное место, дает нам ощущение защищенности и безопасности. Кроме того, вера в то, что боги всегда находятся где-то рядом и присматривают за нами, помогает людям как-то смягчить ощущение «изолированности эго», или одиночества во вселенной.

Представления о загробной жизни, которые связаны с этими теистическими верованиями, тоже выполняют важную психологическую функцию. Особенно в монотеистических религиях (и в меньшей степени в политеистических, таких, какие были в Древней Греции или Древнем Риме) загробный мир воспринимается как некое идиллическое место.

Это нескончаемый рай, где мы можем удовлетворять все наши желания и жить в состоянии бесконечного безмятежного блаженства, не испытывая всех тех страданий, которые свойственны земной жизни. Такое представление о загробном мире служит своего рода утешением за те тяготы, которые наполнили людскую жизнь после Упадка, – не только душевные, но и физические страдания, обусловленные бесконечными войнами, угнетением и жестокостью.

Монотеистическим религиям в этом смысле не свойственны никакие «трансцендентные порывы». Они стали просто защитной реакцией на усиление роли эго – на социальные и психологические последствия такого усиления.

Верно еще и такое: традиционное христианство, ислам и иудаизм представляют собой скорее жесткие концепции, чем инструменты трансформации. Иными словами, они призваны лишь сформировать определенные верования и насадить поведенческие нормы, а вовсе не нацелены на самотрансформацию.

Однако же и в этих культурах были люди, ощущавшие возможность преодолеть свое состояние сна. Эти люди – мы называем их «мистиками» – давали радикально новое толкование некоторых религиозных учений в свете своего опыта пробуждения. Они брали свои религии, ориентированные на создание чувства защищенности и на утешение, и радикально пересматривали их, приспосабливая для задач трансформации.

Один из самых интересных фактов, касающихся пробуждения, как оно проявляется в монотеистических религиях (таких, как иудаизм, христианство и ислам), состоит в том, что в некотором смысле состояние пробужденности выводит человека за пределы этих религий. Пробудившись, человек перестает отождествлять себя с конкретной религиозной традицией – и утрачивает потребность в том, чтобы принадлежать ей. Он проникается всеохватывающим сопереживанием и состраданием, которое выводит его за границы религиозных и национальных групп. И хотя такой пробужденный человек вполне может сохранять связь с некой определенной религией, вместе с тем он делается совершенно открытым для всех других верований и представлений. Он воспринимает все религии и духовные традиции просто как различные дороги к одной и той же цели либо как различные панорамы одного и того же ландшафта. В отличие от религиозных традиционалистов, он не считает свою веру средоточием «истины» и не пытается отгородиться от иных взглядов.